— Какой-нибудь специальный язык, профессор? — спросил Кике.
— Нет, любой. Любой язык. Только надо говорить с ними четко и терпеливо.
— Я это спросил, потому что немецкий или русский, вероятно, для них труднее, чем испанский. Особенно для какой-нибудь, disons[258], курицы.
— Вовсе нет. Просто изумительно, говорю вам, изумительно, как прекрасно могут отвечать собака или курица.
— Значит, проблемы со склонениями в немецком или в русском не возникают? Я настаиваю на этом вопросе, профессор, не потому, что сомневаюсь в ваших интереснейших исследованиях, но потому, что у меня самого, когда мать заставляла меня учить немецкий, была куча проблем с винительным и дательным падежами. А уж о русском языке, судя по тому, что мне рассказывали, n'en parlons pas[259].
— Никаких проблем, сеньор. Дело в терпении, надо работать прилежно, с любовью и настойчивостью. Те, кто применяет свист, окрики и гортанные звуки, полагая, что животные не поймут правильной речи, допускают грубую ошибку. Не считая того, что наш долг — развивать братьев наших меньших с помощью нашего самого возвышенного орудия, нашей речи. Вы бы стали воспитывать своих детей окриками и свистом?
— Нет.
— Вот видите. То же самое и с нашими меньшими братьями. Животное царство окружено глубокой тайной, охраняемой Божественным Творцом. И мы чувствуем, что это царство столь священно, что уничтожать составляющих его существ есть преступление, безнравственное, чудовищное злодеяние, покушение на естественное право земного сосуществования и на его эволюционную цель. Что бы мы подумали о чудовище, пожирающем собственных детей, еще не умеющих говорить? Прибавлю еще и то, что если мясо, как я уже объяснял, притупляет сознание, растения делают его чувствительнее.
— Не назовете ли какое-нибудь специальное растение, профессор? Я это говорю, потому что обожаю салат.
— Салат? Великолепно, сеньор. Но исключений тут нет — полезен любой вид растений: салат, конечно, но также шпинат, редис, морковь. Для придания чувствительности нашему сознанию все годится. Понаблюдайте за травоядными животными, вроде лошади или коровы, — они от природы ручные.
— И быки также, профессор? Я имею в виду корриду.
— Разумеется, также и быки. Лишь посредством таких варварских затей можно довести благородное и мирное животное до ярости. Нам должно быть стыдно, что человеческий род мог дойти до таких крайностей жестокости и дикости. Поверьте, не быки плохие, а испанцы, которые глазеют на это преступление и его поощряют. Повторяю, все травоядные животные миролюбивы. Сравните коня с тигром или с грифом. Мясная пища извращает ощущения и делает агрессивными существа, которые ее употребляют.
— Стало быть, войны и убийства — это следствие потребления мяса?
— В том нет ни малейшего сомнения, сеньора. Мясо не только делает нас нечувствительными к чужому страданию, но также еще больше приковывает к физическому миру. И в этом состоит цель сатанинского плана: помешать нам познать Истину, остановить наше освобождение.
— Стало быть, медицинская наука, профессор…
— Я мог бы целыми днями говорить о страшнейших преступлениях, совершаемых этой мнимой медицинской наукой, основанной на потреблении мяса, толкующей о микробах и сыворотках. В одном месте Ветхого Завета рассказывается, что Иегова, то есть Сатана, наслал казни на Египет: вошек, мух, саранчу. Иисус Христос, Учитель Учителей, исцелял от болезней, изгоняя из тела больного нечистого духа, то есть демонов, истинных виновников всех болезней. Все эти мерзости, которые врачи называют бактериями, суть не что иное, как создания Сатаны. И микробы поражают лишь тех, кто живет, не считаясь с Божественным Законом. Таким образом, медицинская наука отнюдь не лечит, а только участвует в сатанинской игре, порождая и усугубляя болезни.