- У тебя сестренка в меде учится?
- Да, - Вовка недоволен, что кто-то вмешался в их сугубо личный разговор.
- Напиши ей, что первые два года важно только сдал ты или не сдал. На оценки смотришь уже с третьего курса.
- А ты медик? – спросил Вовка.
- Да, со второго курса забрали – сессию завалил…
И Димка уже строчит: «Тут парень один, медик, говорит, что…»
Словом, жизнь там складывалась из мозаики новостей.
- Батя машину сменил…
- У Янки парень появился…
- У Янки? Она же… - Димка чуть не сказал маленькая, но под Вовкиным смеющимся взглядом осекся и прикинул, что Янке – то уже восемнадцать, - а ну, да, - пробормотал он, - что за парень?
- Медик, на курс старше. Держи, - он протянул Димке прочитанное Янкино письмо и забрал родительское…
Когда Димка читал эти письма, было странное ощущение двух измерений. Там одно, здесь – другое. И они никак не пересекаются. Прошлая жизнь была какой-то далекой и не реальной.
Если из конверта сыпались фотографии, это была еще одна радость. Цветные, яркие. Из далекой, почти забытой жизни. Родители на даче. У мамы зацвели пионы, над которыми она билась столько лет. Янка в клубе с друзьями.
«Юра второй слева», - писала она, и они с пристрастием рассматривали второго слева…
Однажды наложив запрет на все воспоминания об армии, Димка бережно хранил в памяти именно эти моменты. Перебирал их перед сном, дотошно и тщательно фиксируя каждую деталь, каждую строчку письма. Потому что именно это заставляло всегда двигаться дальше.
Одно из самых ярких воспоминаний – встреча на вокзале.
Они с Вовкой при полном параде. В лихо сдвинутых на затылок черных беретах. Вся грудь в знаках отличия. Димка от всей души надеялся, что даже дядя Саша не догадается о значении некоторых из них и не обратит в общей их массе внимание на два боевых ордена.
Первой они увидели Янку. Она носилась по перрону, высматривая их в окнах вагона. За ней растерянно метались дядя Саша с тетей Леной. Высмотрев, наконец, их, все бодро потрусили рядом с тормозящим вагоном.
А они такие лихие десантники! Дядя Саша стал вроде ниже, а к тете Лене и вовсе пришлось нагнуться. Длинная Янка носится вокруг них кругами, создавая еще больший хаос. Вовка сгребает ее, фиксируя ее на одном месте, и наклоняется к матери.
- Мама, привет!
Димка осторожно обнимает дядю Сашу, чтобы не раздавить его в своей медвежьей хваткой. Потом все двигаются домой.
А дома стол. Кители сброшены на спинки стульев. Они с Вовкой в тельняшках. Димка уже перебирает струны гитары, подстраивая и подкручивая, и полилась песня, звучавшая в казарме и у костров в разных местах, и теперь здесь, дома, за столом. И уже та жизнь кажется далекой и нереальной. Вовка, прищурившись от дыма сигареты, смотрит на его пальцы и мысли его далеко. Тетя Лена сидит и переводит мокрые от слез глаза с одного на другого, а дядя Саша изучает знаки на их кителях и все больше мрачнеет и сдвигает брови. Надо было их сразу в шкаф повесить! Только у Янки улыбка от уха до уха, щеки залиты румянцем, глаза сияют, и она летает между кухней и большой комнатой, принося все новые блюда.
Димка откладывает гитару:
- Вкусно у вас все, тетя Лена!
- Да, я уже и не делала ничего. Все Яна наготовила.
- Тоже молодец…
Месяц они гуляли, адаптировались. Много изменилось за время их отсутствия, и это ощущение тоже было странным и непривычным. Знакомые улицы были незнакомы. Машины, казалось, заполонили собою все. Боевые подружки - кто замуж повыходил, кто детей нарожал. Те, которые избежали и того и другого, скрашивали их досуг. Отметились в институте. Жизнь понемногу входила в свою колею…
* * *
Пробуждение пришло с болью. Он с трудом поднял веки. Серое раннее утро. В горле пересохло, хочется облизнуть губы, но эта чертова трубка…
- Привет.
Он перевел взгляд на звук. Молодая женщина сидит на стуле возле кровати. Лицо худое, со впалыми щеками, бледное, даже зеленоватое в сером утреннем свете. Под глазами залегли тени. Тревожный взгляд темных, почти черных огромных глаз. Что-то заворочалось в сознании, но память не смогла пробить замутненное морфином сознание. Нет, так не вспомнить, если сама не скажет.