Настасья. Что ж поделаешь, Авдотьюшка! Год на год не приходится. Прошлое лето было ведряное, а нынче — грозовое. Прошлое лето мы жили — беды не знали, а нынче того и жди — татары нагрянут. На торгу только и разговору, что о них, проклятых.
Федосеич. Мало ли что на торгу мелют!
Настасья. Да ведь уши не заткнешь, глаза не замажешь, батюшка. Сам небось видал, что народу под стенами трудится. Уж, кажись, глубокие у нас рвы — так нет, глубже копают; кажись, высокие стены — так нет, выше громоздят.
Федосеич. Что ж, дело хорошее. Коли городить огород, так уж высоко.
Настасья. Полно тебе, Федосеич! Кого обмануть хочешь — себя али нас? Тут и дитё малое смекнет. Да вот выйди за порог и погляди: над всей кузнецкой слободой дым до неба стоит, солнышка не видать. Зато ночью как днем светло. Куют наши кузнецы.
Федосеич. И слава богу.
Настасья. Да ведь что куют? Нет чтобы косу кому новую, лемешки там, серп али по домашности что… Всё вашу мужицкую снасть убойную — мечи, да топоры, да для копий железки… Нет, видать, близко они, татары эти!
Васена. Ой, боюсь я татар! Хуже грома боюсь… Уж поедем лучше в Заречье, тетенька Душа! А? Поедем! Вон, кажись, и дождик поутих малость.
Все прислушиваются. В это время ливень, словно нарочно, еще яростней обрушивается на тесовую крышу. Где-то вдалеке грохочет гром.
Авдотья. Вот тебе и приутих! Видно, только разыгрывается гроза-то…
Васена. Всё одно — поедем, тетенька. Я татар и во сне-то увидеть боюсь, не то что наяву.
Настасья. Упаси господи!
Федосеич. Эх ты, Настасья — долгой язык! Всех напугала — и хозяйку, и девчонку, а себя пуще всех. У страха, известно, глаза велики. Да ведь мы, рязаяе, народ ученый, паленый, стреляный, нас теперь врасплох не возьмешь. У хорошего хозяина как? Тучка еще во-он где, край неба, а он уж сенцо под крышу везет: как бы дождиком не замочило. Так и мы: зря не страшимся, а от ворога сторожимся. Он еще, может, и в седло не сел, а уж мы наготове. Так-то! Не зря под татарской грозой с дедовских времен живем… Да ведь и то сказать: не всякий раз они под самую Рязань подходят. А и подошли — так еще не взяли. А и взяли — так еще в полон не угнали. А и угнали — так отбить можно. И такое бывало.
Настасья. Бывать-то бывало, да только сам погляди: Рязань наша старая, а дома все новешеньки. И потемнеть-то дерево не поспевает. От пожара до пожара живем.
Васена. Ох!..
Авдотья. Что ж ты это, Васенушка! Со страху всю шерсть спутала. Держи, не спускай! А ты бы, Федосеич, лучше нам про свою жар-траву досказал. Как это он, мельник твой, в лес ходил?
Федосеич. Мельник-то? В лес? Ходил. Идет он, стало быть, идет… Где болотище, там по кочкам, где пожарище, там по пенечкам. В гору да под гору, под гору да в гору… А на горах, глядит, красным-красно: поспела рябина-ягода! Ну, стало быть, самое ему времечко: третья рябинова ночь настает…
Васена. Какая-такая рябиновая?
Федосеич. Аль не слыхала? Всякое лето по три рябиновые ночи бывает. Первая — как цвет зацветет, вторая — как в завязь пойдет, третья — как поспеет рябина-ягода. Ночи эти грозовые, бурные, по этим ночам жар-трава цветет.
Васена. Может, и нынче ей цвесть? Гремит-то как, а?
Федосеич. Что ж, что гремит? Пора не та. Первая-то ночка миновала уж, до третьей далеко, да и для второй, кажись, срок не настал… Ну вот, стало быть, к самой к полуночи дошел мельник-от до места. Глазами-то не видит, руками шарит — тут ли оно, древо-то заветное…
Васена. Это какое же древо, дедушка?
Федосеич. Известно какое. С одного корня, с одного комля три вершины растут. Ну, стал он меж корней. Стоит, ждет — что будет. А кругом тихо. Улеглась непогода. Ни в траве не шуршит, ни в листве не шелестит. Тихо да темно, темно да душно, словно в могиле… Вдруг как зашумит в лесу, завоет, загукает! И ветер пошел… С ног валит, волоса из головы рвет. Пал он наземь, за землю руками держится. А земля дрожкой-дрожит, затряслась вся, в небе гром грянул — и будто солнце ночью взошло. Это, значит, расцвела она, жар-трава самая!
Настасья. Ох, батюшки-светы! Расцвела!
Федосеич. Расцвела… Зашел он, стало быть, с правой стороны, сорвал цвет огненный рукою правою и в белый платочек увернул… Увернул — и пошел назад обратного дорогою. А травы у него под ногами змеями вьются, путаются, хватают — как руками держат, деревья к нему гнутся, ветками хлещут, и всё одним шумом шумит: «Брось!»
Авдотья. Бросил?
Федосеич. Не таков человек был, хозяюшка. Да и не зря оно говорится: кто страху не боится, тому сама земля-матушка помощница, тому жар-травой владеть. Клад ли рыть, сад ли садить — во всем тебе удача будет. Ну, он это и помнит. Идет себе, идет, по сторонам не глядит, назад не оглядывается… Одну думу думает: дойти, донести!.. Глядь, ниоткуда взявшись, стоит перед им человек — не человек: ноги — что корги, руки — что корни, борода по полю…