Ave Maria
Фрау Кёниг
- Мари, Альоша, просто Мари… – она произносит мое имя по-особенному, мягко растягивая звуки, словно осторожно пробует их на язык. Получается красиво, воздушно и с легким привкусом корицы, как у булочек, которыми она усердно потчует меня на завтрак.
Герман, ее сын и мой приятель, еще спит, а мне жаль пропустить хоть один весенний рассвет. А может быть, дело в другом. Завтра я уезжаю, и почему-то кажется, что это неправильно.
Кофейный аромат смешивается с запахом сдобы и солнечными лучами разносится по дому. Хрупкие гирлянды качаются за оконным стеклом, а легкий ветерок колышет тюлевую занавеску, вплетая в неповторимо уютную, домашнюю атмосферу этого утра запахи цветущего сада… праздник…
- Да, конечно, – смущаюсь я и после секундной заминки добавляю: - Фрау Кёниг.
Мне и самому не нравится называть ее так, но по имени я зову ее только мысленно, а вслух отчего-то неловко.
Она понимающе улыбается, чуть склонив голову, отчего выбившаяся прядка волос скользит по щеке.
В ее глазах – чистое небо Баварии, но русые волосы, стянутые резинкой, такие «наши», славянские, и мне не хочется верить, что она – немка.
Интересно, сколько же ей все-таки лет? Мне скоро тридцать, Герман года на три моложе, значит, никак не меньше сорока пяти. А с виду почти девчонка, удивительно…
- Еще чашечку кофе, Альоша? – она берет в руки кофейник, и солнечные блики рассыпаются по столу.
Я жмурюсь и киваю:
- С удовольствием.
Она улыбается и, аккуратно поддерживая кофейник белой крахмальной салфеточкой, наливает кофе. А затем серебряными щипчиками перекладывает на мое блюдце очередную булочку с золотистой корочкой. Я машу руками, протестуя:
- О, нет, я больше не могу есть!
- Bitte, mein Freund, еще одну, маленькую.
- Я вернусь от вас толстый и неуклюжий и не влезу в свой клоунский костюм! – смеюсь я, потому что до толстого и неуклюжего мне еще, ох, как далеко.
Она смеется вместе со мной и повторяет:
- Еще одну, самую маленькую.
Она отлично говорит по-русски, как и ее сын Герман, с которым мы познакомились три года назад на Арбате и на редкость быстро сдружились. В отличие от меня, любителя, Герман – профессиональный художник, и уже довольно известный. Ему нравится Россия, он часто бывает в Москве и в прошлом году стребовал с меня клятвенное обещание нынешней весной приехать к нему в гости.
Я вспоминаю, как отказывался, и улыбаюсь. Как я благодарен ему теперь! И как рад, что мы не остались в его мюнхенской квартире, а приехали сюда – в чудесный дом близ Грюнвальдского леса, где каждый восход солнца наполнен откровением, а романтичный ландшафт сам собою перетекает на холст неповторимыми образами.
В дом, где живет фрау Кёниг…
Я и не знал, что бывают такие «солнечные» люди, расстаться с которыми невыносимо сложно, и не хочется, и кажется, потеряешь что-то слишком для тебя важное.
Она встает, подходит к стеклянной двери на балкон, пошире распахивает ее и достает из пачки тонкую сигарету. С минуту раздумывает: закурить - не закурить, вертя в руках крохотную зажигалку. А я смотрю на ее изящную фигурку и снова поражаюсь, как в таком возрасте можно сохранить подобную стройность? Даже хрупкость, в особенности здесь, где на каждом шагу - гастрономические искушения. И профиль такой нежный… Девчонка, просто девчонка…
Наконец решилась, поднесла огонек зажигалки к кончику сигареты и, повернувшись лицом ко мне, сочувственно сказала:
- Какую сложную профессию вы себе выбрали, Альоша. Наверное, невероятно трудно выходить на арену и смешить людей, когда, например, «на душе скребут кошки». Или что-то стряслось. Ведь так бывает…
- Бывает, - усмехаюсь я и тоже поднимаюсь из-за стола. «Намного чаще, чем можно представить». - Но я привык.
- Я бы ни за что не смогла…
Мы выходим на террасу, садимся в плетеные кресла, и неожиданно я понимаю, что мне хочется рассказать ей все.
Клоун
«Я — шут, я — Арлекин, я — просто смех,
Без имени и, в общем, без судьбы…»
Мне повезло. У меня было имя, и была судьба. Так что, можно сказать, повезло дважды. В первый раз - когда судьба появилась, ведь вполне могла и не появиться: я попросту мог не родиться. Во второй - когда мне дали имя. Не какие-то, пусть и заботливые, но все же чужие люди в доме малютки, а моя родная мать. Об этом я узнал позже от старенькой санитарки роддома, когда безуспешно пытался установить свое родство. Она почему-то запомнила, как моя мать плакала…и просила, чтобы мне дали именно это имя. А может быть, санитарка что-то напутала, не знаю.