Два дня… Почему? Почему именно до десятого?!
Четверть пути я пребывал в уверенности, что выполнить такую просьбу мне вполне по силам. Но конверт, лежащий во внутреннем кармане, казалось, прожигал грудь, и я поминутно доставал его и вчитывался в одну-единственную строчку. Мне, выросшему в «диких городских джунглях», оказалось слишком сложно тягаться с понятием «честь», и когда самолет стал снижаться, я не выдержал и вскрыл конверт.
«Прости меня, сынок! Я страшно виновата перед тобой…»
Буквы запрыгали на тонкой бумаге, перед глазами все поплыло, меня затошнило, и изо всех сил вцепившись одной рукой в подлокотник кресла, я с трудом продирался сквозь смысл написанного.
«Теперь, когда ты читаешь эти строки, надеюсь, меня уже нет. Я больше не могу, не хочу с этим жить… Не хочу, чтобы операция прошла успешно, не надо, пусть все закончится… потому что жить с таким грузом – невыносимо. Я уверена, что эта болезнь послана свыше, как самое правильное и достойное наказание за то, что я сотворила.
Горько, нелепо… Когда твой отец погиб… как же ты похож на него, Алёша! А я… я была слишком растеряна, и мои родители… впрочем, неважно. Потом мы пытались… нет, не то… опять не то. Для таких, как я, нет и не может быть оправданий. Хорошо, что рано или поздно за все наступает расплата. Пусть она наступит скорее. Жаль, что не хватило сил признаться… но, наверное, есть вещи, за которые нельзя просить прощения… Не знаю, сумеешь ли ты меня понять. Береги себя, сынок. Я люблю тебя…»
Не помню, как я спустился по влажному трапу, как вошел в здание аэровокзала. Прозрение, а с ним боль и обида навалились на меня одновременно. Как? Как могло случиться, что я так ошибся, и женщина, показавшаяся самой чуткой и доброй в мире, оказалась той, чья вина представлялась мне недостойной ни малейшей попытки прощения? Перед кем я откровенничал? Слепец! Какой же я слепец! Глупый клоун… Выходит, испытания не закончились в далеком детстве, и мне предстоит пережить и эту боль - смертельного разочарования?!
От горечи сводило скулы.
Я получил багаж и направился к выходу. Брел сквозь сутолоку и моросящий дождь, не понимая, куда и зачем иду. В серый, унылый, беспросветный день… Вихрем проносились мысли, но загораясь жгучей обидой, безжизненно падали на дно сознания.
И вдруг дождь прекратился. Яркий луч солнца прорезал небо, натянулся струной и вспыхнул в каплях дождя чистой мелодией.
«Ave Maria», - донеслось издалека еле слышным перезвоном.
«Ave Maria», - постепенно усиливаясь.
«Maria, gratia plenaaa...» - громче, еще громче. И вот уже музыка захлестнула все вокруг, наполнила пространство, разгоняя тучи, и из огромного, пожухлого вороха моих опавших мыслей взлетела одна, истинная и живая. Нет! Все не так!
Резко развернувшись, я, расталкивая прохожих, бросился обратно.
- Один билет до Мюнхена на ближайший рейс! – я задыхался.
Успеть. Только успеть! Успеть сказать:
«Я прощаю тебя! МАМА».