Мориамис открыла шкафчик, где лежали амулеты и снадобья, сухие травы и лунные эликсиры, которые она использовала в своем колдовстве, и вытащила две склянки: в одной плескалась кроваво-красная жидкость, в другой — жидкость изумрудно-зеленого цвета.
— Однажды из женского любопытства я выкрала их из тайника его зелий, эликсиров и снадобий, — продолжала Мориамис. — Если бы захотела, я могла бы отправиться вслед за мошенником. Однако мне нравится мое время, и к тому же я не из тех женщин, что преследуют пресытившегося и охладевшего любовника…
— Выходит, — промолвил Амвросий, еще более ошеломленный, но внезапно обретший надежду, — если я выпью содержимое зеленого пузырька, то вернусь в свое время?
— Именно так. А из твоих слов я поняла, что твое возвращение придется Азедараку не по нраву. Как это похоже на него — затесаться среди жирных прелатов! Он своего не упустит, Азедарак всегда ценил удобства и роскошь. Ему не понравится, если ты целым и невредимым доберешься до архиепископа… по натуре я женщина не мстительная… но, с другой стороны…
— Трудно представить, что нашелся мужчина, который к тебе охладел, — галантно промолвил Амвросий, начиная понимать, что происходит.
Мориамис улыбнулась:
— Умеешь ты говорить красиво. И ты, я гляжу, очаровательный юноша, несмотря на эту ужасную сутану. Я рада, что спасла тебя от друидов, — они вырвали бы твое сердце и пожертвовали своему демону Тараниту.
— А теперь ты отправишь меня домой?
Мориамис слегка нахмурилась, затем вновь чарующе улыбнулась:
— Ты спешишь покинуть свою хозяйку? Отныне ты живешь в другом времени, так какая разница, через день, неделю или месяц ты вернешься в свое? Я помню формулу Азедарака и знаю, как отмерить нужное количество зелья, если потребуется. Обычно оно перемещает ровно на семьсот лет, но власть его можно усилить или ослабить.
Солнце закатилось за верхушки сосен, и в башню проникли мягкие сумерки. Служанка вышла из комнаты. Мориамис приблизилась и села на грубую скамью рядом с Амвросием. С улыбкой на устах колдунья посмотрела на него янтарными глазами — влажное пламя в их глубинах, казалось, разгорается тем ярче, чем быстрее опускается темнота. Мориамис принялась молча расплетать тяжелую косу; от ее волос исходил нежный и сладостный аромат, словно от цветущей виноградной лозы.
Амвросий оробел от ее близости.
— Я не уверен, что это правильно. И что подумает архиепископ?
— Мое дорогое дитя, до рождения архиепископа осталось по меньшей мере шестьсот пятьдесят лет. До твоего и того больше. Когда ты вернешься, от того, что ты здесь совершишь, тебя будут отделять семь столетий… неужели этого недостаточно, чтобы отпустить любой грех, сколько бы раз его ни совершали?
Подобно тому, кто запутался в сетях волшебного сновидения и обнаружил, что сон не так уж плох, Амвросий уступил неопровержимым доводам этой женщины. Он понятия не имел, что должно случиться, но в чрезвычайных обстоятельствах, как справедливо заметила Мориамис, отступление от строгого монастырского устава простительно, и можно не бояться, что оно повлечет за собой погибель души или даже серьезное нарушение монашеских обетов.
IV
Спустя месяц Мориамис и Амвросий стояли перед друидским алтарем. Было поздно, горбатая луна висела над пустой поляной, серебря верхушки деревьев. Теплый ветерок летней ночи был нежен, словно дыхание спящей женщины.
— Так ли необходимо возвращаться? — печально спросила Мориамис с ноткой мольбы в голосе.
— Это мой долг. Я должен доставить Клементу «Книгу Эйбона» и другие доказательства, которые собрал против Азедарака.
Собственные слова в ушах монаха прозвучали легковесно; он изо всех сил старался убедить себя в состоятельности своих доводов, но тщетно. Его идиллическая жизнь с Мориамис, которую он при всем желании не мог назвать греховной, бросала на все, что ей предшествовало, тягостный отсвет нереальности. Свободный от условностей и обязательств, погруженный в блаженный сон, Амвросий жил, как счастливый дикарь; а теперь вынужден вернуться в шкуру средневекового монаха и влачить жизнь под гнетом смутного чувства долга.
— Я не стану тебя удерживать, — вздохнула Мориамис. — Но я буду скучать по тебе и вспоминать, каким умелым любовником и добрым компаньоном ты мне был. Держи свое зелье.