- А вы не помните, что говорили о Керенском? Он считался героем?
- Боже, это был кумир. О нем говорили, как о каком-то высшем существе, который один только может спасти Россию. Говорили о его пламенных речах, о его темпераменте, о его необыкновенной работоспособности. Особенно дамы. Это было что-то вроде Собинова, любимого тенора. В общем, это была какая-то фигура очень уважаемая и даже обожаемая.
- У вас было три старших брата. Они интересовались политикой, участвовали в каких-то кружках?
- Абсолютно ни в каких кружках не участвовали, и политикой интересовались больше по слухам. Читали газеты, знали о каких-то событиях, но особенно они их не задевали. Каждый занимался своим делом.
- Вы мне раньше рассказывали об одном из них, в чем проявилась его революционность?
- Это было в детстве, когда мне было 10 лет. Тогда был в моде Горький. Брат носил косоворотку, сапоги. То есть воспроизводил облик маленького Горького. Потом у него было две-три прокламации в столе, смысла которых он, я думаю, сам не понимал, держал больше для фасона, для приятелей. А остальные братья абсолютно политикой не занимались.
- В течение первой половины 17-го года ваша артистическая деятельность продолжалась?
- Я еще была ученицей и ходила смотреть запоем каждый спектакль в театре, так что я домой возвращалась не раньше двенадцати. Все спектакли знала наизусть.
- А кто же в то время царствовал на сценах?
- Наш театр был молодежным, там никто не царствовал. Один и тот же актер мог играть сегодня главную роль, а завтра выходить в массовке.
- А вообще в Москве?
- Художественный театр. Качалов, Книппер, Германова, Москвин, Станиславский. Был в Малом театре Южин. Был Драматический театр, где ставили «Павел Первый», там очень прославился Певцов. Потом был театр Корша. Но этот был второго сорта. Хотя актеры там были замечательные. Но репертуар был для публики менее изысканной.
Слух о бескровной Февральской революции облетел всю Москву и всю Россию. Радости и объятиям москвичей не было конца. Надеялись, что теперь-то уж Россия вздохнет полной грудью и триумфальным маршем пойдет к победе. События начали развиваться с кинематографическим темпом. Ленин с товарищами вернулись в запломбированном вагоне из-за границы. Призыв к солдатам бросать оружие и возвращаться домой произвел на них магическое действие. Патетические речи Керенского о войне до победного конца мгновенно забылись. Фронтовики, побросав оружие, кинулись к железнодорожным путям, ведущим на родину. Офицеры, которые пытались остановить солдат напоминанием о военной дисциплине, убивались на месте. Началось стихийное бегство, которое не могли остановить ни Временное правительство, ни Керенский, ни тюрьмы, ни даже расстрелы. Произошел созыв Учредительного собрания. Но это не принесло ничего нового. Ленин со своими соратниками при помощи матросов сумели его разогнать и захватить власть в свои руки. Петербургу пришлось покориться и признать новое правительство. В Москве же объединившаяся группа юнкеров решила отстаивать старые военные традиции: или умереть с оружием в руках, или победить. Борьба была жестокой и упорной. Но бедные мальчики умерли геройской смертью после нескольких дней боев.
- А у вас не осталось воспоминаний об этих днях, о том, что вы сами видели?
- Как же, мне случилось быть невольной свидетельницей всего этого происшествия. Однажды, будучи уже актрисой, я была приглашена на вечеринку к моей подруге в Замоскворечье после спектакля. Я согласилась, так как на вечеринку должны были собраться интересные люди. Одевшись в лучшее платье, которое у меня осталось, сняв грим только наполовину, чтобы быть красивее, я пошла к остановке трамвая у Страстного монастыря. Вокруг пустого вагона толпились люди, о чем-то говорили - о беспорядках за Москвой-рекой, о выстрелах и об опасности ехать в эту сторону. Я было заколебалась, но желание попасть на вечеринку было так велико, что я пренебрегла опасностью, хотя выстрелы глухо уже доносились на Страстную площадь. Трамвай, наконец, тронулся. По мере приближения к Кремлю выстрелы участились, слышались даже разрывы больших снарядов. Стрельба вскоре сделалась непрерывной. Это и был тот последний, решительный, когда большевики уничтожили юнкеров из засады. Испуганные трамвайные пассажиры молили Бога о спасении.