По какой–то необъяснимой причине я в то же самое время внимательно разглядывала его — в конце концов, я, наверное, все поняла. Лицо его выглядело старым, с морщинками, собравшимися вокруг светло–голубых глаз. Однако в сумраке темной комнаты это было лицо моего отца, каким я помнила его с детства. Наконец я сказала:
— Что за причуды? Зачем ты послал за мной?
Он приблизился ко мне и нежно поцеловал в щеку.
— Помни, — сказал он, — ты моя дочь, и я любил тебя.
Я ничего не ответила.
Отец подошел к небольшому столу, стоящему в углу, и, повернувшись ко мне спиной, застыл на мгновение, опершись на него. Затем он выпрямился и, не оборачиваясь, спросил:
— Ты знакома с неким Семпронием Гракхом?
— Ты прекрасно знаешь, что знакома, — ответила я. — И ты тоже.
— Ты была с ним близка?
— Отец…
Он повернулся ко мне — на лице его была написана такая мука, что больно было смотреть.
— Ты должна мне ответить, — сказал он. — Пожалуйста, прошу тебя.
— Да, — сказала я.
— И с Аппием Пульхром?
— Да.
— И с Квинктием Криспином и Корнелием Сципионом?
— Да, — снова ответила я.
— И с Юлом Антонием.
— И с Юлом Антонием тоже, — сказала я. — Все остальные не в счет — то было так, глупость. Но Юла Антония я люблю, и ты об этом знаешь.
Отец вздохнул.
— Дитя мое, — сказал он, — речь идет вовсе не о любви.
Он снова отвернулся и взял несколько свитков, лежавших на столе. Затем он передал их мне. Я стала читать. Руки мои дрожали. Я не видела этих бумаг раньше — среди них были письма, столбцы цифр и какие–то списки имен, среди которых я заметила знакомые: мое собственное, Тиберия, Юла Антония, Семпрония, Корнелия, Аппия. Только тогда я поняла, по какой причине отец вызвал меня к себе.
— Если бы ты потрудилась более внимательно прочитать эти свитки, — сказал он, — ты бы заметила, что в них идет речь о заговоре против государственной власти, и первым шагом его должно быть убийство твоего мужа Тиберия Клавдия Нерона.
Я промолчала.
— Ты знала об этом заговоре?
— Какой заговор? Не было никакого заговора, — ответила я.
— Говорила ли ты с кем–нибудь из этих твоих… твоих друзей о Тиберии?
— Нет. Может быть, лишь походя. Ни для кого не секрет, что…
— Ты его терпеть не можешь?
— Я его терпеть не могу, — помедлив, сказала я.
— Говорила ли ты что–нибудь касающееся его смерти?
— Нет, вернее, совсем не так, как ты думаешь. Возможно, я упомянула об этом в разговоре с…
— Юлом Антонием? — спросил отец. — Что ты говорила Юлу Антонию?
Голос мой дрожал. Напрягши каждый мускул в своем теле, я произнесла как можно отчетливее:
— Юл Антоний и я хотели пожениться. Мы говорили о супружестве. Вполне возможно, что в разговоре я упомянула о том, что хотела бы видеть Тиберия мертвым. Ты ведь не дал бы согласия на развод.
— Нет, — подтвердил он с грустью, — не дал бы.
— Вот и все. Больше я ничего не говорила.
— Ты дочь императора, — начал было отец и остановился. — Присядь, дитя мое, — предложил он, указывая на сиденье рядом со столом. — Это заговор, — сказал он. — И в том нет никаких сомнений. К нему причастны твои друзья, которых я назвал, и некоторые другие. Ты тоже замешана в нем. Я не знаю ни степени, ни сущности твоей вины, но сам факт соучастия налицо.
— Юл Антоний, где Юл Антоний? — спросила я.
— Это обождет, — ответил он. — Известно ли тебе, что вслед за убийством Тиберия предполагалось и покушение на мою жизнь?
— Нет, не может быть! — воскликнула я.
— Это правда, — сказал отец, — Надеюсь, они не стали бы ставить тебя в известность, представив мою смерть как несчастный случай, болезнь или что–нибудь в этом роде. Но это определенно входило в их планы.
— Я не знала, — проговорила я. — Поверь мне, я ничего не знала.
— Надеюсь, это так. Ты ведь моя дочь, — сказал он, тронув меня за руку.
— Юл…
Он жестом остановил меня:
— Подожди… Если бы только я один знал об этом, то все было бы просто: я бы сохранил сведения в тайне и принял бы собственные меры. Но это известно не мне одному. Твой муж… — Он произнес это слово так, как будто оно было непристойностью. — Твой муж знает столько же, сколько и я, а возможно, и больше. У него имелся соглядатай в доме Юла Антония, который осведомлял его обо всем, что там происходит. План Тиберия — разоблачить заговор в сенате и через своих представителей в нем настоять на судебном процессе по делу о государственной измене. Кроме того, он собирается собрать армию и вернуться с ней в Рим для защиты от врагов государственной власти и меня лично. А тебе должно быть хорошо известно, что это значит.
— Это значит, что тебе угрожает опасность потерять свое влияние, — ответила я. — Это значит — снова гражданская война.
— Да. И более того: это неизбежно означает твою смерть. Я в этом почти не сомневаюсь. И Я не уверен, что даже у меня хватило бы власти предотвратить такой исход. Решение останется за сенатом, и я не могу вмешиваться.
— Тогда я пропала.
— Пропала, но не погибла, — сказал отец. — Мысль о том, что я позволил тебе умереть до срока, для меня невыносима. Тебя не будут судить за измену. Я подготовил письмо, которое собираюсь зачитать сенату. Ты будешь осуждена в соответствии с моим законом о прелюбодеянии и выслана из Рима и его провинций. Это единственный выход и единственный путь спасти и тебя и Рим.
Он улыбнулся уголками губ, но я заметила, что его глаза полны слез.
— Помнишь, я когда–то называл тебя «мой маленький Рим»?
— Помню, — ответила я.
— И вот теперь, похоже, выясняется, что я был прав, — ваши судьбы оказались неотделимы одна от другой.
— Юл Антоний, что стало с Юлом Антонием? — потеряв терпение, спросила я.
Он снова тронул меня за руку.
— Дитя мое, — мягко сказал он, — Юла Антония нет в живых. Сегодня утром он покончил с собой, когда доподлинно узнал, что заговор раскрыт.
Я застыла, не в силах произнести ни слова. Наконец, обретя дар речи, я растерянно забормотала:
— Я надеялась… Я надеялась…
— Я больше никогда тебя не увижу, — сказал отец. — Никогда.
— Это уже не имеет значения, — сказала я.
Он еще раз внимательно посмотрел на меня. На глаза его набежали слезы, и он отвернулся. Через некоторое время в комнату вошли стражники и увели меня с собой.
С тех пор я не виделась со своим отцом. Насколько мне известно, он отказывается даже упоминать мое имя.
Среди новостей, которые я получила из Рима сегодня утром, была и та, что после многих долгих лет отсутствия Тиберий вернулся с Родоса в Рим. Мой отец сделал его своим приемным сыном. Если он не умрет раньше времени, то унаследует власть моего отца и станет императором.
Тиберий победил.
Больше мне не о чем писать.
Книга третья
Письмо: Октавий Цезарь — Николаю Дамаскину (14 год после Р. Х.)
Девятое августа
Дорогой Николай, прими мои сердечные приветствия и благодарность за очередную посылку с любимыми мною финиками, которыми ты столь любезно снабжал меня все эти годы. Они вошли в одну из самых значительных статей торговли с Палестиной и по всему Риму и его провинциям известны под твоим именем, которое я им присвоил. Я зову их «Николаи»; это название закрепилось за ними среди тех, кому они по карману. Надеюсь, тебя позабавит тот факт, что твое имя больше знакомо миру благодаря ласковому прозвищу, данному финикам, чем написанным тобой многочисленным трудам. Мы оба уже достигли того возраста, когда можем находить проникнутое горькой иронией удовольствие в знании о том, каким ничтожным пустяком в конце концов обернулась наша жизнь.
Я пишу тебе с палубы своего корабля, того самого, на котором много лет назад мы вместе не раз неспешно путешествовали среди небольших островов, разбросанных вдоль западного побережья Италии. Я сижу под пологом в средней части корабля, где когда–то мы с тобой сиживали, на небольшом возвышении, с которого хорошо видно вечно меняющееся море. Мы отплыли из Остии сегодня утром, в холодный не по сезону предрассветный час, и в настоящий момент дрейфуем на юг в сторону побережья Кампании. Я решил, что спешить мне особо незачем. Мы положимся на волю ветра, а если ветра не будет, то станем терпеливо дожидаться его, отдавшись на волю морских волн.