С каждой моей фразой его лицо каменеет, а я вдруг начинаю сомневаться в собственной адекватности.
— Лер, у меня даже близко нет такого влияния. И не настолько прокачанный уровень знаний, чтобы делать домашку за Ингу. Ты сама провозгласила себя лучшей. Но, объективно, это не так.
— А кто тогда лучший? Инга твоя? — Я огрызаюсь, однако он остается невозмутимым:
— Да. У нее просто не было возможности себя показать. Она сама все это делала, и классная по собственной инициативе решила ее поощрить. Она рубит в большинстве предметов и много читает. А еще она добрая и прикольная — у меня было время многое с ней обсудить и узнать, чем она живет.
В груди печет от невыносимой досады, и я усмехаюсь:
— До тебя эта уродка пикнуть не смела, а теперь обнаружила суперспособности. Только активизировались они почему-то после твоего появления в школе.
Волков морщится, будто от меня завоняло чем-то отвратительным, и я, кажется, тоже улавливаю этот душок.
— А ты не догоняешь, почему, да? Не догадываешься, что все боялись лишний раз высунуться, чтобы ненароком чем-то тебя не задеть и не спровоцировать проблемы с троицей этих отморозков⁈ Может, расскажешь, как они передразнивали ее, орали и не давали ей отвечать? Или как ты за любое непослушание топила в толчке ее вещи?
Он так близко, что запросто мог бы меня обнять, но вместо этого лезет в мою наглухо замурованную душу и пытается вывести на чистую воду, а я не готова к такому повороту событий.
— Рюмин твой — красавчик? — Волков до хруста сжимает кулаки. — А считают ли так бедные пацаны из младших классов, с которых он трясет деньги? А, может, ты красотка? Особенно когда бьешь и унижаешь девчонок, проходишься по их внешности и пускаешь грязные сплетни?.. Я никого ни к чему не принуждаю, но, как только появилась альтернатива, многие люди предпочли дружить с нами. Не задумывалась о причинах такого выбора?
Я застываю с открытым ртом и наконец понимаю, какой природы перемены привнес в нашу школу Волков. Он научил ребят не бояться. Жизнь большинства наладилась, что-то рушится только внутри меня… А он, глядя в упор, продолжает:
— Ты присвоила себе право решать, кто достоин счастья, а кто — нет. И тебя жестко триггерит, когда успеха добивается кто-то другой. Вы установили здесь гнилые порядки, но я уже видел такое в масштабах отдельной школы и подписываться под ними не собираюсь.
Каждое его слово здоровенным гвоздем вонзается в мою спящую совесть. Лера-заноза корчится в муках, и забитая маленькая Лерочка, сгинувшая в толще лет и памяти, оживает и затравленно выглядывает из темного потайного угла… Но стерва во мне не сдается, и я аплодирую:
— Браво. Вот это речь. Ты еще и душнила сотого уровня! Ты снова пытаешься достать меня и втоптать в грязь. Тебя это заводит, Волков?
— Пока достаешь меня только ты, — сокрушенно вздыхает он. — Видит бог, я к тебе не лез. У меня своих проблем по горло. Мне нужно помогать маме ухаживать за бабкой, нужно доучиться и больше не вляпываться в дерьмо. В моих планах нет романтики. А уж тёрок с кем-то — и подавно. Ты не лучшая. Я не лучший. Нет никаких «лучших» и «худших», все имеют право на нормальную жизнь. Не цепляйся к нам, Ходорова, мир не крутится только вокруг тебя.
Он замолкает и что-то мучительно выискивает в моем лице. Поток болезненно-яркого света прорывается в душу и вот-вот вытеснит из нее вековую пыль, но я тут же мысленно захлопываю форточку. Если при нем выпущу эмоции из-под контроля — точно умру.
И я упрямо нарываюсь:
— Это не меняет того факта, что твоя Инга — зашуганная чмошница!
— Только сунься к ней, и будешь иметь дело со мной.
Кажется, в этот миг он готов меня удушить, и я его — тоже. Я всегда ломала понравившиеся игрушки, если другие дети отказывались их мне дарить…
— Давай, пока, — он встает и отваливает. Я опять все испортила, и вернуть его расположение мне теперь поможет разве что чудо.
— А-ах! — я зажмуриваюсь и, не жалея голубых джинсов, падаю как подкошенная. Лежу на вытоптанной земле в окружении грядок и кустов сирени и жду — если Волков такой благородный, он меня здесь не бросит, а если бросит, у меня будет шикарный повод презирать его еще больше. Я даже надеюсь на второй вариант развития событий, но шаги приближаются, жесткие ладони, вызывая россыпи мурашек, стискивают мои бока, и аромат миндального латте и карамели сводит с ума. Волков легко меня поднимает, но его объятия — горячие, надежные и непостижимые, как космос, чересчур скоро размыкаются. Он устраивает меня на лавке, садится на корточки и легонько похлопывает по щекам: