Он в черной толстовке с принтом в виде черепушки и надписью «Toxic» на груди, ветровке, драных джинсах и кедах, и в таком виде вполне тянет на модель или известного блогера. Дистрофичка Инга, восседающая рядом с ним, сияет ярче фонарной лампочки, и, стоит признать, — у нее красивые глаза…
В горле вырастает болезненный скользкий комок, и я с трудом его проглатываю. Прикладываюсь к своему пиву, падаю на жесткую лавку напротив и поправляю прическу.
Сладкая парочка в центре внимания, на Волкова со всех сторон сыплются вопросы, и он успевает коротко отвечать:
— Ваня, как тебе Сосновое?
— Пока не понял, но природа поражает.
— Хочешь пива?
— Сегодня воздержусь.
— Так откуда ты? Скажи, ну пожалуйста…
— Раньше я жил в Москве.
Я почти слышу, как щелкают отпавшие челюсти ребят.
— Да ладно… А почему приехал к нам?
— Бабушка заболела.
Он держится расслабленно и просто, но уже стал звездой этого вечера. Инга, словно рыба-прилипала, льнет к его плечу, краснеет и смущенно опускает лицо.
Бесит. До изжоги. До тошноты. До зуда в сжатом кулаке.
Рядом со мной плюхается запыхавшийся Илюха и тихо цедит сквозь зубы:
— Лер, захлопни рот, а то комар залетит. Не поверишь: это внучок Брунгильды. Твой новый сосед.
— Серьезно?!! Никогда бы не подумала… А что-за манифест у него на толстовке? Фанат Бритни? Любитель старины?
— Скорее предупреждение, что он паскудный и скользкий. Явно не в бабку. Весь в Маринушку.
Пока я перевариваю сенсационные новости, кто-то из ребят успевает сложить два и два:
— Анна Игнатовна, часом, не твоя бабушка? Да?.. Значит, ты бывал у нас и раньше?
— Нет, раньше она сама к нам приезжала.
— Как она себя чувствует?
— Плохо.
— Надо бы ее навестить…
— Это не самая лучшая идея, чуваки. Она никого не узнает.
Ваня рассказывает о тяжелом состоянии парализованной, о Москве, о прежней школе, и я подпадаю под гипноз тихого приятного голоса. В этот момент я всей душой сочувствую нахохлившемуся Илюхе — Волков перетянул на себя внимание даже его верных прихвостней, и у Рюмина нет против него козырей.
В небе белеют холодные звезды, за шиворот пробирается озноб. Я слишком внезапно поменялась местами с Бобковой и рискую без боя смириться с новым статусом — статусом незаметной лохушки.
Хлопаю в ладоши и звонко выкрикиваю:
— Народ, отвяжитесь от Волкова! Мы трепаться пришли или отрываться?
Я проворно вскакиваю, выкручиваю звук колонки на максимум, выбегаю на выложенную брусчаткой площадку и отпускаю тормоза. Девочки нехотя присоединяются к танцу — Ваня им интересен, но они не имеют права не поддержать мою инициативу, за ними подтягиваются и парни. Илюха опять наводит на меня камеру, и я выдаю такого огня, что перевозбудившиеся малолетки из банды улюлюкают, свистят и воют от восторга.
Мы больше часа скачем под музыку, глушим пиво, подпеваем в припевах песен и перехватываем из мисок подгоревшие сосиски, а Волков так и сидит рядом с Ингой — что-то долго ей рассказывает, подает чипсы и помогает отвинтить крышечку с газировки. В один из моментов он снимает ветровку и набрасывает на ее узкие плечи.
Я дергаюсь и шиплю, как от отцовской оплеухи — уязвленное самолюбие требует возмездия и скорейшего восстановления правопорядка.
Быстрый трек сменяется медляком, верный Илюха, проследивший за моим взглядом, понимающе кивает и, срывая связки, орет на весь пляж:
— Внимание: белый танец! Дамы приглашают кавалеров!
Глава 5
Благодарно улыбнувшись своему лучшему другу, я решительно сметаю с пути ринувшуюся к Ване дуреху Петрову и, тряхнув пышной гривой, предстаю перед ним во всей красе. Голубки прекращают шептаться, Волков поднимает на меня огромные черные глаза и ошалело пялится, а мое струхнувшее сердце мгновенно уходит в пятки.
— Я не танцую! — предвосхищая мой вопрос, выдает он, но тут же примирительно добавляет: — Не умею, прости.
— Вообще-то, от белого танца нельзя отказаться, — отступать некуда, я топорно вру и, скорее всего, выгляжу глупо и жалко. Его повторный прилюдный отказ будет поистине унизительным, а унижений мне сегодня хватило сполна и дома… Переминаюсь с ноги на ногу, беспомощно хлопаю ресницами, готовлюсь к мучительной смерти от позора, но Волков прищуривается и, кажется, просекает, что я тону.