Скрыв, что получил прошение Сьюарда об отставке, Линкольн пригласил делегатов ещё на одну встречу, где… устроил им очную ставку со своим якобы «раздираемым противоречиями Кабинетом». В отсутствие госсекретаря президент выступил в его защиту. Он признал, что устраивал заседания Кабинета нерегулярно, но мотивировал это тем, что в главном правительство заодно, а время требует реагировать быстро. Кроме того, президент в присутствии своих министров объявил, что все важнейшие решения тщательно обсуждаются и, будучи приняты, проводятся в жизнь общими усилиями. Затем Линкольн обратился к членам Кабинета за подтверждением его слов. Один за другим это сделали Блэр, Бейтс и Уэллс. Чейз, главный поставщик информации о раздорах, был вынужден присоединиться к ним, чем сильно обескуражил воинственно настроенных сенаторов — у них не осталось достаточных оснований для требования перестановок.
Но в результате на следующий день у Линкольна в руках оказалось ещё одно прошение об отставке — Чейза. Министр финансов полагал, что в случае ухода Сьюарда его роль в этом будет понятна слишком многим, а значит, он обретёт уйму новых врагов, отставка же обоих министров сохранит равновесие. Но Линкольн нашёл более полезную форму баланса. Его будто обрадовало прошение Чейза. «Теперь я смогу разрубить гордиев узел!» — заявил президент и написал одинаковые официальные письма государственному секретарю Сьюарду и министру финансов Чейзу:
«Господа! Вы оба попросили меня об отставке. Я проинформирован об обстоятельствах, по которым каждый из вас счёл такой шаг уместным. Однако, тщательно рассмотрев ваши просьбы, я пришёл к выводу, что удовлетворить их мне не позволяют общественные интересы. Вследствие этого я не могу не потребовать от вас вернуться к исполнению своих обязанностей. Ваш покорный слуга
А. Линкольн»{583}.
И оба возмутителя спокойствия вернулись к работе в своих департаментах. Одним письмом президент отмёл обвинения в узурпации власти в адрес умеренного Сьюарда и подозрения в интригах по отношению к радикальному Чейзу. По собственному выражению Линкольна, он сохранил политический баланс и мог «ехать дальше, свесив два мешка с тыквами по разные стороны седла». Баланс был крайне необходим: близилось 1 января 1863 года — срок, объявленный в «Прокламации об освобождении». Многих терзали сомнения: вдруг президент, известный своей осторожностью, испугается, вдруг не посмеет?
Последние дни кануна 1863 года Линкольн провёл в обсуждении «Прокламации об освобождении» с оправившимся от встряски правительством. Окончательный текст президент готовил особенно тщательно: на заседании Кабинета 29 декабря он прочитал вслух свой вариант, 30-го дал каждому по экземпляру «для критики», чтобы уже на следующий день прямо с утра все собрались для принятия окончательного решения. Никакой сенатский комитет не смог бы говорить ни о произволе Линкольна, ни о самоуправстве Сьюарда. К вечеру было предложено немало поправок, но сути документа они не меняли. До 1 января оставалась ещё целая ночь.
Авраам так и не смог уснуть, а рано утром пришёл в кабинет и проработал прокламацию ещё раз. Наконец, секретарь унёс готовый текст, чтобы в Госдепартаменте превратили правленую рукопись в беловой официальный документ для подписания.
Без четверти одиннадцать в кабинет президента торжественно вошли Сьюард и его сын и помощник Фредерик. Они принесли готовый документ на широких листах пергамента. Линкольн положил его на стол, взял перо и… поправил какую-то неточность в тексте. Сьюарды отправились за новым экземпляром, а президенту пришлось покинуть кабинет, чтобы присутствовать на непременном новогоднем приёме.
Приём начинался в 11 утра и имел для Линкольна особое личное значение: впервые за много месяцев на официальном мероприятии должна была появиться Мэри. Пусть чёрный бархат её платья контрастировал с сияющими парадными мундирами дипломатического корпуса и с цветными нарядами супруг и дочерей президентского окружения — Мэри наконец-то вышла в свет. Для Авраама это, возможно, стало бы самым важным событием дня, если бы не прокламация, которая почти три часа ждала, когда президент освободится. Протокол требовал его присутствия на приёме до двух часов пополудни, и почти всё это время ушло на церемонию рукопожатий: тонкая, но бесконечная вереница гостей всё тянулась и тянулась через Синий зал…
Наконец, казавшаяся нескончаемой череда официальных и неофициальных лиц, чиновников, ветеранов войны 1812 года, посланцев всех штатов, от Мэна до Калифорнии, иссякла. Президент поднялся в кабинет, и Сьюарды снова извлекли из портфолио пять листов прокламации.