Далеко на севере, в Бостоне, сторонники освобождения рабов, белые и чёрные, ждали вестей в большом Мюзик-холле и расположенной неподалёку церкви Тремонта — первой, чьи служители отказались разделять прихожан по расам. Ждали к полудню, к восьми вечера, к девяти, к десяти. Уже произнесли громкие слова о заре нового дня, об ожидании трубного гласа, о громе, грянувшем с небес. Когда напряжение стало сменяться отчаянием, появился вестник с сияющим лицом: «Её передают! Она уже на телеграфе!» Фредерик Дуглас стал свидетелем того, как в один миг зал взорвался криками ликования, шумом неописуемого веселья и радости. Незнакомые люди обнимались и плакали. Слёзы текли у Фредерика Дугласа, у Уильяма Гаррисона, основателя Американского общества борьбы с рабством и проповедника ненасилия, у Гарриет Бичер-Стоу, автора «Хижины дяди Тома». Прокламацию слушали примолкнув, а когда её чтение закончилось, чернокожий священник Чарлз Рей запел густым голосом гимн о библейском Исходе:
и собравшиеся подхватили припев.
Для кого-то из ликующих «трофеев» свобода сразу обрела конкретный смысл: он вспоминал, как продали его дочь, и благодарил Всевышнего: «Они никогда больше не продадут ни мою жену, ни моих детей!»
Какой контраст с сентиментальными переживаниями девушки-южанки из Луизианы, предчувствующей конец прекрасной эпохи: «Мне кажется, старина Эйб хочет лишить нас всех удовольствий! Больше никакого хлопка, сахарного тростника, риса! Больше никаких чернокожих мамок и дядек! Никаких катаний на упряжках мулов, песен во время уборки тростника, никаких белозубых улыбок на чёрных лицах, собравшихся вокруг очагов с дышащими паром котлами! Если бы Линкольн провёл на нашей плантации сезон сбора урожая, он бы отозвал свою прокламацию»{598}.
«Взрослый» Юг реагировал совсем по-другому. В январском послании Конгрессу Конфедеративных штатов президент Джефферсон Дэвис заявил, что «Прокламация об освобождении» — «мера, из-за которой несколько миллионов человеческих существ низшей расы, миролюбивых и старательных работников, обречены на исчезновение. При этом их толкают на убийство своих хозяев коварной рекомендацией „воздерживаться от какого-либо насилия, не вызываемого необходимостью самообороны“». Дэвис сказал, что испытывает омерзение к тем, «кто обратился к самым отвратительным мерам в истории греховного людского рода», и одновременно «глубокое презрение ко всем их бесплодным потугам реализации этих мер». Тем не менее он объявил, что отныне «все офицеры США, пленённые в Штатах, на которые распространяется Прокламация», перестают считаться военнопленными, а будут «рассматриваться как преступники, участвующие в мятеже рабов». Меняя местами причину и следствие, Дэвис говорил, что наконец-то «чёрные республиканцы» открыли своё истинное лицо, что они проводят в жизнь политику деспотизма, ради которой два года назад избрали Линкольна, чья инаугурационная речь об отсутствии намерений вмешиваться прямо или косвенно в вопросы рабовладения в южных штатах была лицемерием. Меры федерального правительства на рубеже военных 1862–1863 годов Дэвис объявил оправданием «прозорливого» отделения южных штатов в мирную зиму 1860/61 года, как будто не южане начали самую кровавую и разрушительную в истории Америки войну. Дэвис попытался пророчествовать, объявив, что теперь возможны три её финала: «либо полное истребление всех рабов, либо высылка всего белого населения Конфедерации, либо полное и абсолютное отделение южных штатов от США». Как известно, он не угадал.