«…Полностью согласен с Вами: никто из нас не вправе отвечать за то, что предпринимают наши уважаемые друзья без нашего ведома и одобрения; уверяю Вас, как и Вы уверяли меня, что никаких нападок на Вас ни по моей инициативе, ни с моего одобрения не совершалось»{677}.
Критика Чейза в Конгрессе продолжалась.
Министр финансов понял, что снова, как и в конце 1862 года, Линкольн его переиграл, и публично заявил, что не хотел бы, чтобы его имя рассматривалось далее в качестве кандидата на президентское кресло. Уже в начале марта партийный организатор из Огайо, штата Чейза, писал Помрою, что тамошние республиканцы действуют в гармонии с политическим течением всей страны и совершенно очевидно, что на партийном съезде кандидатом в президенты выдвинут Линкольна. Так и вышло. «Не взошёл пудинг Чейза на помроевских дрожжах!»{678} — заметил один из корреспондентов президента.
Не вышло с Чейзом — попробуем с другим популярным кандидатом, решили сторонники радикальных мер. В феврале-марте 1864 года на политические подмостки снова поднялся Джон Фримонт, затаивший обиду на «недооценившего» его президента. Позже был даже созван съезд радикальных республиканцев, готовых объединиться с частью демократов для создания «третьей партии» — «радикально-демократической». Съезд этот выдвинул Фримонта кандидатом в президенты, но, судя по составу делегатов, событие было фарсом: влиятельных политиков среди них не было. Когда Линкольн узнал, что выдвигать Фримонта вместо заявленных нескольких тысяч собрались менее четырёхсот человек, он тут же взял Библию и процитировал из Книги Царств: «И собрались к нему все притеснённые и все должники и все огорчённые душею, и сделался он начальником над ними, и было их около четырёхсот человек» (1 Цар. 22:2). Фримонт притянул к себе радикалов и некоторых аболиционистов (в том числе Фредерика Дугласа), но раскол партии никак не грозил.
Серьёзнее обстояло дело с героем войны генералом Грантом. Имя его на слуху, рассуждали авторы идеи о номинации Гранта, оно ассоциируется с успехами и дарит надежду на долгожданное окончание войны. Свои виды на Гранта имели и демократы, отложившие съезд до конца лета, чтобы точнее сориентироваться в обстановке{679}.
Когда Линкольна спросили, не боится ли он, что Грант летом возьмёт Ричмонд, приблизит мир и вследствие этого станет его опасным конкурентом, кандидатом в президенты от демократов, тот ответил: «Мои чувства похожи на чувства одного человека, сказавшего как-то, что, в общем, он не хочет умирать, но если уж выбирать, от какой болезни, то именно от этой»{680}.
Вот только сам Грант в то время совершенно не намеревался менять военную карьеру на политическую. Линкольн вздохнул с облегчением, когда узнал наверняка, что его лучший командующий не имеет особого интереса к политике. Генерал написал в нескольких частных письмах друзьям, что президентство — последнее, чего бы он хотел, потому что считает, что это не пойдёт на пользу ни ему, ни стране. «Я не политик, никогда им не был и, надеюсь, не буду, — заявлял генерал. — Никто не убедит меня даже задуматься о выдвижении своей кандидатуры в президенты, по крайней мере, до тех пор, пока будет сохраняться возможность перевыбрать мистера Линкольна»{681}. Грант не возражал, чтобы его высказывания стали известны президенту. Он хотел оставаться на военном посту, делать то, что умеет лучше всего, и довести войну до победного конца. Линкольн поддержал такое желание и выступил инициатором присвоения полководцу самого высокого для Америки тех лет звания генерал-лейтенанта (раньше его получали только Джордж Вашингтон в годы Войны за независимость и Уинфрид Скотт в признание заслуг в войнах 1812 года и с Мексикой). Сенат звание утвердил, и Грант был вызван в столицу для официального назначения на пост главнокомандующего.
Во вторник 8 марта 1864 года никто в отеле Уилларда в Вашингтоне не обратил внимания на идущего по лобби коренастого, помятого после дальней дороги генерала в парусиновом пыльнике. Никаких адъютантов за спиной — только подросток волочил большой тяжёлый саквояж. Портье выписал путешественнику самый маленький и неудобный номер, но, когда прочитал запись в гостевой книге: «У. С. Грант с сыном. Галена, Иллинойс», — сам потащил генеральский багаж в лучшие апартаменты. В столицу прибыл самый знаменитый генерал Союза, что предвещало неминуемые перемены на фронте, а в итоге — приближение конца войны. Вести о прибытии Гранта Безоговорочная Капитуляция обогнали генерала, хотя ему предстояло пройти всего два квартала между отелем и Белым домом. Президент Линкольн встретил гостя крепким рукопожатием: «Вот и генерал Грант! Очень рад вас видеть!» И даже первая леди, не увидев в непритязательном генерале соперника мужу, была весьма радушна. Линкольн провёл Гранта в Восточный зал, где собравшаяся на приём публика разразилась овацией. Чтобы невысокого Гранта было лучше видно, его уговорили встать на диван у стены. Грант невозмутимо забрался туда и в течение часа пожимал руки президентским гостям{682}.