Именно национализм, порожденный эпохой промышленной революции, массового образования и либеральных идей, стал демоном дунайской монархии. В длительной борьбе с ним Габсбургам, при всей их удивительной политической гибкости, не удалось одержать победу. Хотя временами казалось, что государство, созданное австрийским домом, будет вечным — именно потому, что эта династия, как уже было сказано, не олицетворяла собой никакую нацию. Такое положение позволяло австрийским императорам очень продолжительное время, с одной стороны, играть роль верховных арбитров в спорах между подвластными им народами, а с другой — олицетворять историческую традицию, служить воплощением преемственности и связи времен, что способствовало сохранению хрупкого единства Центральной Европы, главным гарантом которого и была династия Габсбургов. Очевидно, именно поэтому австрийский дом сумел в эпоху электричества, телефона, автомобилей и аэропланов сохранить свое огромное поместье, именовавшееся Австрийской империей, а с 1867 г. — Австро-Венгрией. Впрочем, кажущаяся «вечность», по мнению знаменитого английского историка А.Тойнби, — визуальный эффект, свойственный многим империям на стадии упадка: «Универсальное государство обнаруживает тенденцию выглядеть так, словно оно и есть конечная цель существования, тогда как в действительности оно представляет собой фазу в процессе социального распада» (Тойнби А. Дж. Постижение истории. М., 1991. С. 485—486).
Однако «дуализация» монархии, так называемый Ausgleich, т. е. уравнивание Венгерского королевства в правах с западной частью страны, управлявшейся из Вены, говорило о том, что даже Габсбурги не в силах постоянно побеждать в схватке со временем. С этого момента дунайская монархия перестала быть классической империей, а габсбургский император из носителя высшей абсолютной власти превратился лишь в один из политических институтов постимперского государства, каковым фактически была Австро-Венгрия. Имперские атрибуты внешней власти и великодержавная внешняя политика все менее соответствовали внутренней сути дуалистической монархии. В ее восточной части мадьярская политическая элита пыталась создать национальное государство на территории исторической Венгрии, населенной представителями двух десятков национальностей, в западной же шла неустанная борьба за доминирование между австрийскими немцами и славянами. Разрешить противоречие между имперской формой и постимперским содержанием своего государства Габсбурги оказались не в состоянии.
Единство Австро-Венгрии могло быть сохранено лишь в том случае, если бы преимущества совместного существования народов Центральной Европы оказались соединены с удовлетворением их стремления к самостоятельности. Это могло произойти в рамках федерации или конфедерации, основанной на принципах демократии и самоуправления — хоть и с сохранением монархии как высшего авторитета и символа исторической преемственности. Однако создание такого государственного образования оказалось невозможным по многим причинам, среди которых не последнее место занимал консерватизм австрийской династии, оказавшейся неспособной преобразовать созданное ею государство из инкубатора народов, каковым оно было в XVIII — первой половине XIX вв., в их общий дом.
Впрочем, история — открытый процесс, поэтому исторические события очень редко бывают стопроцентно предопределены. Полвека истории Австро-Венгрии дали такое количество аргументов «за» и «против» участникам спора о том, был ли неизбежен крах дунайской монархии, что однозначный ответ на сей вопрос, очевидно, не будет дан никогда. Ясно лишь, что государство Габсбургов было живым, развивающимся организмом, отягощенным множеством внутренних и внешних проблем, для разрешения которых от правящей династии и ее советников требовалась настоящая политическая виртуозность. Временами властям монархии удавалось ее проявить. Однако в 1914 г., втянувшись — отчасти по своей воле, отчасти в силу обстоятельств — в войну с Сербией, быстро переросшую в европейский и мировой конфликт, Габсбурги совершили ошибку, которая перечеркнула все их достижения. Престарелый император Франц Иосиф и большинство его советников по-прежнему мыслили категориями «концерта европейских держав» в том виде, в каком он существовал в начале и середине XIX столетия. Династия и дворянско-бюрократическая элита, как австрийская, так и венгерская, словно бы не заметили выхода на историческую сцену новых сил, превращения европейского общества в массовое (в социально-психологическом смысле), в котором традиционные элиты и созданные ими институты уже не могли играть доминирующую роль.