. У них есть дети, двое, но они нечасто посещают родителей, потому что те были весьма строгие и продолжают гнуть свою линию. Это её очень расстраивает, но она убедила себя, что смирилась, и радуется каждому звонку, хотя это гложет её каждый день. Сегодня она поехала в магазин, одна, как обычно. Она думает о муже и детях, почему их нет рядом, почему много лет приходится тащить всё на себе. Но ей подсознательно это нравится. Она умышленно командовала детьми и старалась строить мужа, они позволяли ей это делать. Она говорит, что очень устала, но выстроенный ей образ жизни её вполне устраивает. Они ходили в магазин вместе с мужем, когда он ещё мог, и тележка была в его руках. Но он брал не те продукты, улыбался девушкам на кассе и шёл слишком медленно, волоча за собой тяжёлую телегу. Она сама предпочла оставлять его дома до тех пор, пока он сам не отказался выходить, потеряв всякий интерес к внешнему миру, — я умолк и отвернулся от старушки. — Мрачно у тебя это как-то выходит. Может быть, всё наоборот. — Наоборот? — Ну да. Дети часто звонят и приезжают, муж бодр и активен, и вообще она была не училкой, а инженером. — Вполне возможно. Но для этого нужно подойти и спросить. Пойдём? — я немного привстал и улыбнулся. — Да сиди ты. Ладно, педагог так педагог. Посмотрим, где она выйдет. Здесь магазины по пути есть? — То, что она в магазин, — это точно. Вон, сумка пустая и пакеты торчат. Так что это ничего не доказывает. Выйдет через пару остановок, около гипермаркета. Но с мужем и детьми это не связано. И с её строгостью тоже. Вполне возможно, что она милая, добрая и общительная. — Не-а. Она старая стерва, здесь ты угадал. Девушка, что сидит рядом, пробовала с ней заговорить, может, спросить что, может, так сказать. Неважно. Так бабка её чуть ли не матом послала, и девушка отвернулась обиженно. Так что карга точно сурова. Здесь ты точно прочувствовал. — Как скажешь, я их разговора не заметил. — Ещё бы, ты в этот момент про её дряблое тело расписывал. Мы улыбнулись друг другу и застыли в предвкушении, автобус тормозил на остановке. А это значит, что войдут другие люди и можно будет сыграть в эту игру ещё раз, так сказать, с новыми картами. Двери автобуса распахнулись, и мы в предвкушении замерли. Никого не было — ни на вход, ни на выход. Мы посмотрели друг на друга, моя лучшая половинка немного поджала губы, я же вздёрнул брови и пожал плечами. Такое бывает, жизнь не каждый раз подкидывает нам именно то, чего бы нам хотелось. — Нам ещё долго ехать? — Остановок пять, кто-нибудь интересный точно зайти успеет. — Да я не про это. Пять остановок — это полчаса, давай я попробую прочувствовать кого-нибудь. — Хорошо, вот мужик сидит. Но только мы настроились, нас отвлекли. В начало автобуса вскочила девушка и подбежала к двери. Не успев выскочить, она метнулась к водителю, что-то сказала, и тот всё-таки открыл переднюю дверь. Мы немного отвлеклись на неё и подсознательно стали прослеживать её метания. Только поэтому и стали непосредственными свидетелями. Девушка в руке держала телефон, и я прямо чувствовал, что с ней что-то не то. Вот бывает такое, когда смотришь на человека, и тебе чуть ли не физически становится больно, как бы перенимаешь его эмоциональное состояние, чувствуя тот груз, который человек на себя принял. Так и здесь: я увидел её, и в груди что-то сжалось. Будто в немом недоумении я наблюдал, как она выпрыгивает из автобуса, неловко кивает водителю в знак благодарности и шагает на пешеходный переход, который был в паре метров от остановки. Большое лобовое окно показало её плечи и как голова с длинными каштановыми волосами склоняется вниз, к телефону. Девушка вздрагивает и с силой опускает руку с мобильником. Второй рукой что-то вытирает на лице и шагает вперёд. Дальше мне было плохо видно, зато слышали все, кто был в радиусе квартала точно. Визг тормозов и два характерных звука удара, вначале лёгкий, а второй уже со звуком бьющегося стекла. Все в автобусе интуитивно привстали, но это было не нужно. Стоило лишь чуть наклониться вправо, и взору открывалась авария. Автомобиль, проскользив по ограждению, закончил свой путь на столбе, повиснув на нём боком. Я мельком глянул на последние метры тормозного пути и, ещё не осознав, что конкретно случилось, понял, что нужно аккуратно сваливать. Двери автобуса вновь открылись, и водитель лишь собирался что-то говорить, а я уже взял свою ненаглядную за руку и кратко прокомментировал: — Думаю, дальше мы на такси. Благо мы сидели в самом конце, и то, куда устремлялись люди, было от нас относительно далеко. — Что там случилось? — моя любопытная девочка была неудержима. Ей хотелось посмотреть на аварию. Я же точно знал: не стоит оно того. — Ну давай, пошли. Вон, он вылез, дверь открылась. Нормально всё, — с этими словами она шагнула вперёд и потянула меня за собой. — Не нужно… — попробовал я запротестовать, но было уже поздно. Она увидела. Быстро темнеющая полоса на асфальте, отброшенная в сторону сумочка и одна оставшаяся туфля, остальное красное и пугающее. Столпившиеся люди окружили девушку. Кто-то пробовал делать непрямой массаж сердца, но даже из открытого перелома руки уже переставала идти кровь. Я посмотрел на свою вторую половинку, сожаление сменялось бессилием — я не смог уберечь её от этого вида. Вокруг нас были люди: у кого-то был ступор, у кого-то истерика, некоторые благоразумно старались не смотреть. — Как так? — упавшим голосом спросила моя любопытная. Мне понадобилось время, чтобы осознать не только вопрос, но и сам факт вербальной информации. — Она была увлечена телефоном, он ехал на красный с превышением. Пошли, очень тебя прошу. Ей уже не помочь, да и не в наших это силах. Зевак и так хватает. Очень прошу, пошли. — Я никогда такого не видела, это ужасно. — Да. Смерть и должна пугать, она отвратительна по своей сути. Пошли. — Я не могу. Давай хотя бы присядем. Я отвёл её на безопасное расстояние, и, прикрывшись автобусом, мы сели на поребрик. — Почему так? — из прекрасных глаз упала пара капель слёз. — Я понимаю про машину, телефон и так далее. Но почему так? — Это жизнь, — собравшись с силами, ответил я, — и у всего есть конец. — Не время для Капитана Очевидность, — перебила меня она, но я пропустил это и постарался продолжить. — Ты прекрасно понимаешь, что у всего есть конец. А твоя реакция нормальна. В цивилизованном обществе смерть неприемлема. Жизнь важна сама по себе… — Ты будешь рассказывать мне принципы гуманизма? — Не перебивай. Но начать хотел с этого. Могу не рассказывать. Я вёл к тому, что задача общества — предотвращать подобное. — Победить смерть? — Нет, это невозможно и бессмысленно. Вечное существование — тупиковая идея. Смерть неизбежна, но единственно достойная смерть — это в окружении потомков, в глубокой старости. — А войны? Смерть в бою? — Архаика. Каждый убитый солдат — это нереализовавшийся человек. Неоткрытые изобретения, ненаписанные книги, даже подмастерье на заводе более ценен, чем гниющий труп. Каждый умерший молодым — это упущенные возможности. Для всех — государства и граждан. — Это очень грустно. — Да. Но куда грустнее то, что все расходятся, — моя лучшая половинка посмотрела на меня с удивлением. — Приехала скорая и полицейские, толпа рассасывается. У всех свои дела. — Но это нормально. — И тоже да. Но принятие смерти, особенно в масштабах, — это страшно. Все ахают и охают, ужасаются и сокрушаются. Но чем больше таких случаев, тем они быстрее станут привычными, рутинными, не потерянными жизнями, а лишь строчкой в отчёте или ещё где. Принятие смерти — вот что плохо, вот что страшно и воистину ужасает. Рутинизация подобных случаев. После каждой трагедии, а любая, даже единичная смерть — это трагедия, должно быть сделано всё, чтобы такого никогда не происходило. — Но она же сама виновата! — Безусловно, но это случилось. Значит, кто-то где-то недоработал. — И что делать? — Я не знаю так, чтобы точно. Я писатель, а не депутат или учитель, даже не сотрудник ГИБДД. Так что… — остекленевшими глазами я посмотрел себе под ноги и умолк. Так мы и сидели, пока жизнь вокруг нас не закрутилась вновь, пока окружающие не перестали обращать внимание на окровавленную простынь, расстеленную чуть дальше пешеходного перехода, пока водители, медленно проезжающие в образовавшейся пробке, не начали молча закрывать себе рот рукой в немом крике сожаления.