— Так нельзя. невозможно. Нет, я не могу умереть! Я не могу! Не могу!
Истеричная женщина с некрасивым худым лицом била сумочкой себя по коленям и кричала.
— Мы все не можем умереть! — заметил Антось. — И я не могу. Не могу, потому что не сделал, не доделал, не смог, не успел, — отчаяние прорвалось в его голосе. — И жена осталась.
Женщина впилась в его лицо взглядом, глаза ее, глубоко запавшие, в темном полукружии теней, налились слезами.
— У меня. У меня умирает доченька. Немецкая клиника согласилась прооперировать. Два месяца мы собирали деньги. Двадцать пять тысяч долларов лежат в моем электронном кошельке. Я еду, чтобы вывести их. И не смогла, я не смогла.
— Так. кто-нибудь выведет, — попытался успокоить женщину Антось.
— Не сможет! Никто не сможет! — женщина опять била сумочкой себя по коленям. — Никто, кроме меня, не знает пароля. Ключи от кошельков вот, в сумочке, на флешке. Боже, за что ж ты так караешь мою донечку! Она ж не виновата ни в чем!..
— А. муж? — осторожно спросила женщина-врач.
— Сбежал. Сбежал наш папочка, как только диагноз поставили. Я не могу, мужчины, ну придумайте же что-нибудь! Мне нельзя забирать с собой эти деньги! Я же убиваю дочку. Ей же только семь лет, Боже! Ты слышишь или нет? Где тот твой свет, где ворота и Петр?
— Успокойтесь, — мягко, но настойчиво сказала женщина-врач.
— Не успокаивайте меня! — истерично закричала женщина, в отчаянии вскочила и оказалась возле мужчины с ноутбуком.
— Ну выйдите, выйдите в Сеть, напишем письмо, я назову пароли, передам ключи!
Мужчина вздрогнул, сжался, будто ждал удара, и ответил:
— Я могу выйти в Сеть. Но. мне ничего не удается передать. Я пишу. а данные не передаются. Как будто нас нет.
— Нас и нет. Нас нет для мира живых, — категорично повторила свой вывод женщина-врач. — А мир мертвых не может сноситься с миром живых.
— Ы-ы-ы-ы, — вдруг завыла толстая женщина, с ненавистью повернувшись к своему соседу, которого недавно кормила курицей. — Из-за тебя! Недотепа! Вонючка! Ты даже машину не сподобился купить! Не смог научиться водить! Из-за тебя! Жизнь свою загубила, а что я видела? Хорек смердючий! Двадцать пять лет тебе отдала, а что видела? У-у-у, трутень-кровосос!
— Из-за меня? — вдруг весело воскликнул мужчина. — Ты когда-нибудь считала меня человеком, не говоря уж о мужчине? Ты со своей мамой превратила меня в слугу — и ты хотела от меня чего-то, достойного человека?
— Вот и прожил возле моей юбки! Хоть это меня утешает!
— Ты никогда не отличалась умом, — с усмешкой продолжал мужчина. — Думаешь, если ты не видела во мне человека и мужчину, то и никто не видел?
— Что-о-о? — в растерянности округлила глаза толстуха.
— То. Все эти годы у меня была женщина. Не просто женщина — семья! Она родила мне сына, и он уже вырос. И фамилию он взял мою. И мы были счастливы.
Толстуха хватала ртом воздух, пытаясь что-то сказать. Но мужчина не стал ждать, пока она сможет выдавить из себя хоть слово, встал и потребовал:
— Пропусти! Хоть и умерли мы вместе, но после смерти я с тобой не хочу оставаться!
И она медленно, словно во сне, поднялась, уступила. Он вышел и пересел на свободное место в последнем ряду.
— Эх, люди. И мертвым нет покоя, — тихо промолвила врач.
— А вы не чересчур ли спокойны? — с вызовом спросил Антось.
— Все нормально, — тихо ответила женщина. — Я благодарю Бога, что два дня назад мама умерла у меня на руках и я ее похоронила. Дочь замужем, сын заканчивает университет. Муж — человек самостоятельный. Жаль, конечно, что они будут горевать. А так. я делала свои дела так, словно была готова умереть в любой день, — горько усмехнулась женщина.
— Ага, слава Богу. — скептически хмыкнул Антось. — Теперь достоверно известно о милых сказках.
— У тебя не бьется сердце, — тихо проговорила девушка, которая сидела рядом с парнем, положив ему голову на грудь.
Парень ласково гладил ее по плечам, смотрел за окно, где бешено крутилась серо-зеленая рябь.
— Ну и прекрасно, оно не заболит, мне не станет плохо, я не умру от сердечного приступа, — улыбнулся парень. — У тебя тоже не бьется — а ты меня любишь, как и любила, правда?
— Правда, — подняла голову девушка, усмехнулась. — Значит, любовь не в сердце, а в душе? Вот ведь как — мы теперь не люди, а души, да? Мы теперь можем целоваться — и будем целоваться вечно.
— Ага, — обрадовался парень. — Начнем?