Носилки вдвинули в «микрик». Володя только теперь, как будто впервые, увидел лицо больного — это был писатель Йорданов.
Володя начал радиопереговоры со своей клиникой: у Володи в палате было свободное место, и он решил взять Йорданова к себе.
Володя Званцев учился на третьем курсе медицинского института, когда случайно попал на вечер в Литинститут. Петя-вертолет выполнял для кого-то в институте заказ на редкие книги и пригласил с собой в институт Володю. Петя и Володя жили в одном доме на Щелковской. Пока Петя искал, кому он должен передать книги, Володя заглянул в зал, где, как он понял, проходил литературный вечер. В сквере перед зданием института летал тополиный пух, скатывался в шары или лежал толстым слоем на лужах, оставшихся на асфальте от полива. Пухом было набито и помещение института. Шары катались по лестнице, по коридорам и в зале, где собрались студенты. Открывая вечер, Йорданов поймал и подержал в руках такой шар. Выпустил его, и шар скатился с трибуны в зал. Кто-то из студентов поднес к нему горящую спичку, и он, вспыхнув, сгорел.
Йорданов сказал:
— Вы убили в себе поэта.
Красивая фраза, не более того. Володя ее запомнил.
ГЛАВА ПЯТАЯ
Впервые Ксения была в Пушкинских горах со школьной экскурсией. Увидела могилу Пушкина. Все ушли дальше, а Ксения стояла и не могла уйти. Перешептывались листвой деревья, светило летнее горячее солнце, неподалеку по шоссе проезжали автомобили, где-то в поле ровно и однообразно работал трактор. На карнизе Святогорского монастыря сидели голуби.
И снова Ксения здесь. Теперь здесь было много снега. К могиле Пушкина пробита дорожка со следами широкой лопаты по краям: лопатой срезали снежную толщу. Безветренный день. Над печными трубами едва шевелится дым, выплывает в светло-серое небо. Деревья в инее. В инее ограды, скамейки, водоразборные колонки, кресты собора, мачты телеантенн, пустые скворечники на высоких палках. На карнизе монастыря, как и прежде, — голуби, застыли, неподвижны, будто часть архитектуры. Тоже присыпаны инеем.
Ксения села на скамейку и долго сидела, наблюдала, как с деревьев вдруг разом белым сухим дождем падал иней, слушала стук лошадиных копыт, совершенно забытый ею, детский смех — ребята катались с горки, скрип отворяемых зимних калиток. Ксения не могла решить, что ей делать дальше.
— Что вы сидите в снегу?
На Ксению смотрела женщина в платке, заиндевевшем от дыхания, в полушубке, из карманов полушубка торчали теплые рукавицы. Края на валенках выносились и повисли.
— Мне жить негде, — просто сказала Ксения.
— Вы издалека?
— Из Москвы.
— У вас что-нибудь случилось?
— Нет, пожалуй.
— Хотите, пойдемте со мной, — так же просто сказала женщина и провела руками по краям платка, подтолкнула под него выбившиеся волосы.
— Хочу, — ответила Ксения. Ей понравилось, что женщина ни о чем больше не спросила.
Ксения поселилась у Марии Семеновны Челноковой. Работала Мария Семеновна садовником в Михайловском.
В комнате у Ксении — стол с выдвижным ящиком, у которого вместо ручки прибита посредине пустая катушка, мраморный умывальник, похожий на маленькое пианино, в который надо наливать воду из ведра, черный лаковый стул, кровать под гладким шерстяным одеялом и с мягкой с широкой прошвой подушкой, полочка, тоже черная, лаковая — на ней пакеты с семенами и луковицами цветов, баночки с растворами микроэлементов, справочники по цветам и растениям. И по всей комнате живые цветы, в основном ландыши, тоже во всевозможных баночках.
— Любимый цветок, — сказала Мария Семеновна. — Он грустный.
— Вы любите грустить?
— Березы тоже грустные, но их любят и веселые люди.
— Грустно и все-таки хорошо. — Ксения улыбнулась. — Моя мама этого не поняла бы.
Мария Семеновна ничего о матери Ксении не спросила. Она вообще не спрашивала о том, о чем бы Ксении не хотелось говорить. Удивительный природный такт. Ксения сразу оценила.
— Когда я была девочкой, часто стригла траву обычными ножницами, — сказала Мария Семеновна. — Нравилось, потому что сидела среди травы и цветов. Цветы делались высокими среди подстриженной травы.
Жизнь Марии Семеновны была наполнена смыслом и радостью. Сама Ксения пока что просто жила в Михайловском. Мария Семеновна говорила — живешь и живи. По утрам Мария Семеновна уходила в оранжерею или в контору — выписывать удобрения — или в мастерскую, где ремонтировали к лету газонокосилки.
В Михайловском Ксения любила гулять по аллее, где Пушкин гулял с Анной Керн. Ксения подкрадывалась к чужой любви, стыдилась своего поступка. Пушкину не везло, он часто влюблялся в замужних женщин. Он был очень влюбчив. В шутку сказал, что Наталья Гончарова была его сто тринадцатая любовь. Впервые Ксения прошла по «аллее Керн» в тот же год, когда приехала с экскурсией. Ребята уже легли спать в палатках недалеко от усадьбы (тогда еще там позволяли ставить палатки), а Ксения пошла в усадьбу. Был светлый лунный вечер. Ворота усадьбы закрыты. Ксения перелезла через забор и пошла по той самой аллее. Хлопали крыльями цапли, застыли, успокоились к ночи деревья, притихла вода в реке. Ксения вслушивалась в собственные шаги, спотыкалась об узловатые корни. От волнения и страха спотыкалась.