Тамара Дмитриевна пыталась заметить Володе, не очень ли он кричит на Артема Николаевича, спорит с ним, возбуждает его.
— А что такое? — удивленно спрашивал Володя. — Крик — признак жизни, Тамара Дмитриевна.
— Но не всякий.
— Почти всякий. Первый — в особенности.
Уходил Володя, и опять воцарялась тишина.
У Тамары не было путей к Артему. Так получилось, что Артем отгородился от Тамары, да и от себя тоже, прежнего. Тамара стремилась примирить Артема с самим собой и, конечно, с ней. Даже пыталась подражать Наташе Астаховой, замечательной хозяйке: готовила, как могла, что-нибудь забавное на завтрак или обед. Купила тостер, а потом и ростер для поджаривания хлеба с сыром или ветчиной. Ей казалось, что хотя бы этими пустяками сумеет расшевелить Артема, позабавить. Она была согласна на его новое, странное отношение к ней, на любые резкости, несправедливости, но только бы вернуть его прежнего, сохранить семью, лицо семьи.
Геля вынуждена была делать вид, что в доме ничего не происходит. Ни разу не позволила себе сорваться в разговоре с матерью, даже если речь заходила о Рюрике или ее собственной карьере. Отцу рассказывала московские театральные новости, подробно сообщала о Рюрике — как он носится по Москве, трясет всех — вынь и положь ему спектакль во весь город. Даже Илья Гаврилович растерялся от его наглости, машет на него руками — сгинь, сатана! Но Рюрик как же, так тебе и сгинет. Держи карман шире. Ситников утверждает, что Рюрик конечно же отнюдь не кролик, а слон, и ссылается на знаменитого президента Линкольна: если вы держите слона за заднюю ногу и он вырывается, самое лучшее — отпустить его. И я так считаю, потому что Рюрик своего добьется. Если не сейчас, то в будущем. Он поставит свой спектакль. К тебе, папа, собирается. Навестить желает.
И Рюрик появился.
— Фундатор, мне нужна тут у вас с полки книжонка о Волкове. Брал, возвращал, опять возьму.
Артем кивнул.
— Надолго можно?
Артем кивнул, сказал:
— Навечно можно.
— Ну да, вам теперь книжки не нужны — ни свои, ни чужие. Вы даже и бриться перестали. РевизионизЬм личности.
Рюрик явно хотел получить от Артема в ответ какое-нибудь живое слово — гневное, юмористическое, любое.
— Кто это тебе сказал?
— Сам догадался. А как же — отказ от борьбы. Фундатор, бросьте киснуть, побрейтесь для начала. Не хотите писать — не пишите. Я не настаиваю. Давайте займемся спектаклем. — Рюрик похлопал рукой по переплету книги. — В колеснице покатаетесь, запряженной волами!
— Колесницы мне и не хватает.
— Черным юмором пробавляетесь. Нехорошо. Некрасиво. Такой взрослый папа. Надо бы вами заняться. Дела вот мешают. В Красную книгу вас скоро занесут.
— Рюрик!
— А?
— Волкова взял?
— Взял.
— До свидания.
— До свидания. Упал контрольный флажок.
В коридоре Рюрик сказал Геле:
— С этим пора кончать. Мне требуется Володя. Где он сейчас?
— В клинике. Дежурит. С чем кончать?
— С депрессухой твоего отца. Надо проконсультироваться с Володей. Удобно на дежурство нагрянуть?
— Ты — и такой деликатный вопрос.
— Со мной бывает.
— Рюрик, мы заняты в театре. Опоздаем.
— Мы одним скрипом.
Володя сидел в пустой ординаторской, когда появились Рюрик с Гелей.
— Катастрофически неинтересен Артем Николаевич, — сказал Рюрик прямо с порога. «Катастрофически» — это было любимое слово Тамары Дмитриевны.
— Чем неинтересен?
Прибежала дежурная сестра, чтобы выдворить Рюрика и Гелю: она их проглядела. Она просто не знала, что Рюрик окажется везде, где он захочет.
— Это ко мне, — сказал Володя сестре. — Не беспокойтесь.
Сестра ушла.
— Надо развеселить, — продолжал Рюрик начатый разговор.
— Может, вы актеры липовые?