Поскорее бы Виталию напиться, хотя бы из этого водопровода. Никому не ясно? Он желает повернуть кран, и пускай течет из крана его водопроводное искусство. Только бы текло, только бы наступило время его кассы, только бы почувствовать себя хозяином положения. Говорят, в средствах неразборчив, он — разнообразен. Есть разница? То-то.
Артем убрал все со стола.
Стол был чист — ни пишущей машинки, ни папок, ни записных книжек, ни писем, ни даже просто листка бумаги. Только календарь.
Артем сидел, положив перед собой на стол обе руки.
Какой была его творческая программа? В чем выражалась? Да, в чем? Была она постоянной? Или это все наскок на литературу? Наскок? Нет. Он верил в то, что писал, это он давно выяснил. Давно? Ну, выяснил. Неважно теперь, когда именно. Он верил в то, что писал, хотя это и было пребыванием на одной и той же счастливой лужайке. Позорное успокоение. Да, это именно позорное успокоение. И последний роман в рукописи: лужайка, да, да, лужайка, на которой можно безмятежно поисследовать себя, свое прошлое, попугаться чего-то уже не страшного. Все его идеи — снаружи. Он никогда не ощущал себя внутри собственной идеи. Их не было, таких идей. Вежливое согласие. Уступал обстоятельствам. Будет он способен написать настоящую книгу? Когда-нибудь? Не искать поспешных оправданий в прошлом, быстрого примирения? Что он теперь предложит, кроме отчаяния, а может быть, и того хуже — испуга? Способен ли он вернуться к началу, новому своему началу? Или зачем возвращаться и что-то опять начинать? Не проще ли вообще ничего теперь не начинать и ничего не продолжать? Константин Георгиевич написал статью под названием «Кому передать оружие?». Статья хранится в Тарусе. Уже много лет. В ней Константин Георгиевич перечислил своих учеников и требования к ним. Статья существует, хотя многие из учеников уже не существуют. Прошли сквозь войну, ранения, были в тяжелом плену — это укоротило им жизнь, факты их биографии. Эти ученики не сказали главного — не хватило времени, а прежде — не хватало мастерства. Так ушел из жизни Борис Бедный. Он написал веселую повесть «Девчата», но не написал повесть о своей тяжелой военной службе: не рассчитал силы и время.
За стенами рабочей комнаты Артема была суета: телефонные разговоры, приходили и уходили люди. Все, чему способствовала Тамара, в чем она находила себя, без чего, очевидно, не мыслила жизни. Своей и Артема.
ГЛАВА ПЯТНАДЦАТАЯ
Геле позвонили из киностудии, предложили сняться. Да откуда позвонили — из съемочной группы «Тетива». Геля прошла фотопробу, кинопробу, и ее утвердили на роль. Роль небольшая, но все-таки в «Тетиве». Было это в присутствии не только режиссера-постановщика, но и автора сценария Кипреева. Режиссер сказал: «Вы нам подходите». Кипреев, правда, ограничился коротким подтверждением: «Да». Но это «да» многого стоило для Гели. Она пережила невыразимо приятное чувство, что обратились к ней как к актрисе. В кино она ни разу не снималась. И теперь — роль. Пусть и небольшая. Но роль. У Кипреева. Каждый фильм по сценарию Кипреева — событие.
Геля исчезала из дома на целый день. Папа был странным: он будто отлучил мать от себя. Отлучил и работу — машинка в его комнате молчала. Ручка и карандаш бездействовали. К телефону не подходил, за редким исключением, когда мама очень уж настаивала или когда звонили Астаховы или Степан Константинович Бурков. Да, позвонил вдруг Ситников, и он с ним тоже разговаривал, даже повысил на Ситникова голос, как повышает голос на него самого Володя Званцев. Разговор шел о литературе. Похоже, что Ситников жаловался на свою судьбу и, кажется, еще на Ивана Ильича, директора клуба. Опять, наверное, Вадим напозволял себе в клубе. А ведь он уже имеет последнее серьезное предупреждение. Если бы не Чарушина, которая постоянно вытягивает его из различных историй, Ситников был бы уже вне клуба. Вася Мезенцев звонил. Этой весной в Доме творчества Вася вытащил письменный стол в сад. На вопрос любопытствующих отвечал: «Пишу «Вишневый сад». Свой». Вася заставил папу чему-то засмеяться. Недавно Мезенцев устроил в клубе «конкурс пирогов» и шахматный турнир — сборная писателей с женской сборной Москвы. Писатели проиграли. Чемпионку турнира парикмахер Вудис посадил к себе в кресло и сделал ей «на долгую память» прическу под названием «Филиппок». Мезенцев преподнес чемпионке пирог — победителя конкурса пирогов. Вера Игнатьевна Ковалевская звонила из книжной Лавки. Отец с ней разговаривал о книжных новинках. Кажется, даже пообещал навестить и поглядеть новинки. Все это со стороны отца вежливые слова, никак не связанные с выходом из квартиры, обещание дал Ковалевской из уважения к ней. Отец прочно поселился в кабинете — спал, ел, слушал маленький транзисторный приемник. Недавно выбросил в корзину для бумаг календарь. Мама решила, что он ошибся, сделал случайно. Вернула календарь на место. Но календарь снова оказался в корзине.