Каким-то чудом этой пифии удается оказывать на нас психическое влияние и даже вступать с нами в особую духовную взаимосвязь и тем самым постигать нашу глубоко внутреннюю жизнь. Даже если то, что мы втайне храним на самом дне души, не может быть изречено с полной ясностью, это выплескивается на языке экстаза, вызываемого именно взаимосвязью с чужим духовным началом. Она будит отзвуки дремлющих в груди переживаний, проясненные светлым духовным зрением. Это — психическая сила, ударяющая по разлаженным струнам души, заставляя их вибрировать и петь. И тогда мы слышим их чистый аккорд. Но слышим-то мы самих себя, дающих ответы себе же. Словно извне доходит до нас свой внутренний голос, разбуженный чужим духовным началом, и смутные наши тревоги, облекаясь в формы мысли, становятся уже пророческими приговорами, подобно тому как часто бывает во сне, когда чей-то голос толкует нам о маловероятных или даже неведомых вещах и как бы внушает нам чужой опыт, а на самом деле исходит из нас самих и изъясняется понятными нам словами.
Не вызывает сомнения, что наш турок, под коим, конечно, я разумею упомянутого духовного партнера, крайне редко испытывает необходимость вступать с посетителем в психическую связь. Сотни праздных верхоглядов он потчевал самыми поверхностными ответами, воздавая каждому не больше, чем тот заслуживал, и лишь иногда и, пожалуй, случайно высекалась какая-нибудь стоящая мысль, которой закулисный вещатель с присущей ему сообразительностью и духовной гибкостью умел придать поразительную остроту, хотя сам вопрос был попросту пустяковым.
Но даже малейший признак душевного волнения или экзальтации настраивает турка на другой лад, и он пускает в ход средства психической связи, которая позволяет ему извлекать ответ из недр души самого собеседника. Нежелание турка давать скорые ответы, должно быть, объясняется необходимостью выиграть время именно для включения таинственных средств. Я понимаю это скорее сердцем, нежели разумом, и, как видишь, автомат для меня не столь уж малопочтенная забава, как можно было заключить из моих недавних слов. Может быть, я даже слишком серьезно отношусь к подобным вещам! Но я ничего не хочу скрывать от тебя, хотя мне очень прискорбно, что, изложив тебе свой взгляд на них, который, я вижу, ты склонен разделять, я не сумел хоть в малой степени утешить тебя!
— Ты ошибаешься, дорогой друг, — возразил Фердинанд, — напротив, твой взгляд совершенно совпадает с тем, что смутно виделось душе моей, и как ни удивительно, это приносит мне утешение. Никто не отнимет у меня моей тайны и не осквернит ее оглаской, ибо мой друг будет верно и свято хранить ее. Но сейчас я должен сказать об одном необычном обстоятельстве, которое до сих пор не успел упомянуть.
Когда турок изрекал свое прорицание, мне почудилось, будто прерывистые, разрозненные звуки слагаются в исполненную глубокой мольбы мелодию: «Mio ben ricordati s’avvien ch’io тога…»— и в воздухе повис один долгий, протяжный звук того божественного голоса, который я услышал в ту самую ночь.
— В таком случае, — сказал Людвиг, — тоже признаюсь тебе: когда послышался шепот турка, я невзначай положил руку на перильца, и моей ладони передалась какая-то вибрация, и мне показалось, будто по комнате пронесся музыкальный звук. Правда, мелодию я не уловил. Тогда я не придал этому значения, ты же знаешь: вся душа моя полнится музыкой, и представь себе, именно это и сбивало меня с толку. Тем не менее я был поражен, когда узнал о таинственной связи того чудного звука с происшествием в Д., которое и подсказало твой вопрос турку.
Фердинанд увидел знак психической гармонии со своим другом в том, что тот тоже слышал этот звук, и чем глубже погружались они в тайну психического взаимоотражения родственных духовных начал, чем ощутимее становились чудесные приметы, тем все более отпускала его тяжесть, угнетавшая душу с того самого момента, как он услышал слова турка. Он почувствовал в себе силы бросить вызов року.
— Могу ли я лишиться ее, — воскликнул он, — вечной владычицы души и жизни моей, могу ли я потерять ту, что исчезнет лишь в миг моей смерти?
Окрыленные предчувствием великого откровения, полные надежд на разрешение мучившей их загадки, оба направились к профессору Икс. Перед ними предстал человек преклонных лет, в старинном платье, еще довольно бодрый на вид. Колючий взгляд маленьких серых глаз и саркастическая улыбка, то и дело кривившая рот, не внушали симпатии.