Миша получил год химии, и говорили, что ему повезло - с его статьей обычно дают зону. Мишу арестовали как бомжа и тунеядца, хотя бомжом он был по чисто формальному признаку: год назад бывшая супруга лишила Мишу прописки как отсутствующего длительное время и, что самое печальное, не поставив его в известность о предпринятой акции, хотя и знала, где найти его - он обитал у своей тетки на Васильевском. К тунеядцам же Миша был отнесен потому, что в его трудовой книжке за записью об увольнении около года не следовало записи "принят на работу". Сам Миша придерживался той точки зрения, что отработал свои сорок лет, а поскольку "все вокруг пропитано лжей" и дважды его надували с получением квартиры, то нет смысла дальше слушать обещания начальников и горбатиться ради их плана - надо на старости лет пожить свободно и достойно, как позволяет его высокая квалификация. Зимой Миша халтурил в магазинах - отделывал прилавки, кабинеты, подсобки, ставил двери и выгородки, искусно подрубал мясные колоды, убирая у них впадины и придавая верхней части некоторую выпуклость, отчего мясо рубилось и резалось легко, как натянутое - директора передавали старательного Мишу из рук в руки, на манер эстафетной палочки, а к лету Миша рядился к тем же директорам достраивать дачи, ладить крылечки, веранды, перестилать полы. Миша работал неторопливо и брал с заказчика двадцать пять рублей в день плюс горячее питание.
- Да я жизнь прожил! - горячился Миша и пытался зажечь спичку, чтобы поставить вариться картошку. - Меня немец к стенке два раза ставил, я пахал от зари до зари, а они -тунеядец! На нарах, как последнюю суку, три месяца до суда держали. А, Игорь, представляешь?
- Представляю.
- Следователь за три дня все бумаги оформил, а потом очереди ждал в суд. А здесь? - Миша кивал на окно, которое выходило во двор комендатуры: пустая спортплощадка, барак клуба, чахлые осенние клумбы, обложенные кирпичом. - Оформили плотником-бетонщиком третьего разряда, поставили на лопату раствор подавать. Я инспектору говорю: "Я столяр пятого разряда, направьте меня на жилой дом, я один всю столярку сделаю. Ведь требуются! Нет, говорит, ты химик, работай, куда поставили. В тепло захотел? А у меня ноги больные. - Миша садился на стул и показывал распухшие колени. - День по холоду в резиновых сапогах походил, и привет! А больничный только на пять дней дают, и то без оплаты. Если, говорят, не можете трудиться на стройках народного хозяйства, отправим вас в тюрьму конверты клеить. Ну, скажи, это по уму делается?
- А ты что, воевал? - спрашивал Фирсов. - Почему тебя немец к стенке ставил?
- Да какое воевал! Мне девять лет было, в Пушкинских Горах жил. В лес к партизанам бегали, еду да оружие носили. Поймали нас с братом и расстрелять хотели. Уже во двор вывели, мы стоим бледные, ноги не держат, а тут ихний офицер вышел. Посмотрел на нас и давай орать. Орал, орал, потом пинков надавал и на конюшню отправил - пороть. Еле до дому потом добрели - мать думала, нас уже расстреляли.
- А второй раз?
- Уздечку с медным набором украл. - Миша курил и равнодушно смотрел на таракана, ползущего по газовой плите. - Длительная история. Немцы тоже разные были. Не все такие, как их изображают...
Пропал потом Миша - поехал на Новый год к тетке и как в воду канул. Приходил потный оперативник с красными похмельными глазами, расспрашивал Фирсова о бывшем соседе, но Фирсов сказал, что ничего не знает. То, что в спецкомедатуре спокойней ничего не знать и ничего не видеть, Фирсов уловил быстро. С языком у него и раньше был полный порядок. "Язык до Вологды доводит, - сказал как-то Славка Гостомыслов, когда они шли с автобусной остановке по промерзшему поселку. - А вологодский конвой шутить не любит".
На Совете общежития разбирали персональные дела трех теток. В нашей спецкомендатуре две квартиры - женские. И вот эти тетки не поделили что-то. Скандалы, склоки, чуть ли не драки. Змеиный клубок какой-то, а не бабы. Комендант написала на них заявление.
Дали каждой слово в отдельности. Первая, по виду секретарша директора бани, начинает эдаким голубком рассказывать о несправедливом к ней отношении соседок. Утюг, сковородка, бигуди, белье на кухне... Мужики сдерживаются, чтобы не рассмеяться. Лица двух других соседок загораются негодованием и они пытаются встревать и объяснять инцидент на свой лад.
Получалось, что каждая из них - голубь мира, которого терзают коршуны и ястребы, живущие на одной площади. Хотя видно, что все они - порядочные курицы. Махоркин слушал, багровея, потом жахнул кулаком по столу и пообещал, что если они сейчас же не прекратят свой восточный базар, то оформит каждую на 15 суток за мелкое хулиганство. Присмирели. Опять смотрят голубками.
- Говорите по очереди!
- Иван Иванович, можно я скажу...
Дошло до того, что они стали сдавать друг друга с потрохами, с грязным бельем.
- У нее муж постоянно днюет и ночует в нашей квартире!
- А у нее ребенок все зимние каникулы жил и разбил мне зеркало, ябедничает другая.
- А она поздно приходит, и от нее пахнет спиртным.
- Ты мне наливала? Нет, ты скажи - ты мне наливала? Иван Иванович, не верьте ей - я вообще не пью.
И т. п.
Кончилось тем, что Махоркин вновь жахнул по столу и вынес по два месяца доп. ограничений. Каждой. А поначалу их грехи тянули на обычный выговор с недельным невыездом. Председатель 1-го отряда, пухловатый прораб Миша, только развел на перекуре руками: "Что я могу сделать? Заступайся, не заступайся... Вот такая у меня квартирка в отряде".
Часто вспоминаю Валеру. Погиб ровно в тридцать лет, накануне дня рождения. Нелепая и загадочная смерть. В самоубийство не верю, не тот был человек.
"Химик" Н. свалил в самоволку за несколько дней до Нового года и не давал о себе знать в спецкомендатуру. 31 декабря в 23-00, когда был накрыт стол и ждали тещу, в дверь позвонили. Оказалось - милиция из районного отделения, присланная за ним по телетайпограмме. Забрали, отвели в КПЗ. Там был еще один "химик". Холод в камере, как на улице. Там и встретил Новый год. На следующий день столовая, из которой привозят питание для задержанных, не работала. Дежурный капитан, пожилой мужик, год до пенсии, послал к себе домой, и им принесли эмалированную миску домашнего холодца, вареную картошку, банку салата и хлеба. Долго шушукались за дверью, потом капитан сказал: