- А ты что, воевал? - спрашивал Фирсов. - Почему тебя немец к стенке ставил?
- Да какое воевал! Мне девять лет было, в Пушкинских Горах жил. В лес к партизанам бегали, еду да оружие носили. Поймали нас с братом и расстрелять хотели. Уже во двор вывели, мы стоим бледные, ноги не держат, а тут ихний офицер вышел. Посмотрел на нас и давай орать. Орал, орал, потом пинков надавал и на конюшню отправил - пороть. Еле до дому потом добрели - мать думала, нас уже расстреляли.
- А второй раз?
- Уздечку с медным набором украл. - Миша курил и равнодушно смотрел на таракана, ползущего по газовой плите. - Длительная история. Немцы тоже разные были. Не все такие, как их изображают...
Пропал потом Миша - поехал на Новый год к тетке и как в воду канул. Приходил потный оперативник с красными похмельными глазами, расспрашивал Фирсова о бывшем соседе, но Фирсов сказал, что ничего не знает. То, что в спецкомедатуре спокойней ничего не знать и ничего не видеть, Фирсов уловил быстро. С языком у него и раньше был полный порядок. "Язык до Вологды доводит, - сказал как-то Славка Гостомыслов, когда они шли с автобусной остановке по промерзшему поселку. - А вологодский конвой шутить не любит".
На Совете общежития разбирали персональные дела трех теток. В нашей спецкомендатуре две квартиры - женские. И вот эти тетки не поделили что-то. Скандалы, склоки, чуть ли не драки. Змеиный клубок какой-то, а не бабы. Комендант написала на них заявление.
Дали каждой слово в отдельности. Первая, по виду секретарша директора бани, начинает эдаким голубком рассказывать о несправедливом к ней отношении соседок. Утюг, сковородка, бигуди, белье на кухне... Мужики сдерживаются, чтобы не рассмеяться. Лица двух других соседок загораются негодованием и они пытаются встревать и объяснять инцидент на свой лад.
Получалось, что каждая из них - голубь мира, которого терзают коршуны и ястребы, живущие на одной площади. Хотя видно, что все они - порядочные курицы. Махоркин слушал, багровея, потом жахнул кулаком по столу и пообещал, что если они сейчас же не прекратят свой восточный базар, то оформит каждую на 15 суток за мелкое хулиганство. Присмирели. Опять смотрят голубками.
- Говорите по очереди!
- Иван Иванович, можно я скажу...
Дошло до того, что они стали сдавать друг друга с потрохами, с грязным бельем.
- У нее муж постоянно днюет и ночует в нашей квартире!
- А у нее ребенок все зимние каникулы жил и разбил мне зеркало, ябедничает другая.
- А она поздно приходит, и от нее пахнет спиртным.
- Ты мне наливала? Нет, ты скажи - ты мне наливала? Иван Иванович, не верьте ей - я вообще не пью.
И т. п.
Кончилось тем, что Махоркин вновь жахнул по столу и вынес по два месяца доп. ограничений. Каждой. А поначалу их грехи тянули на обычный выговор с недельным невыездом. Председатель 1-го отряда, пухловатый прораб Миша, только развел на перекуре руками: "Что я могу сделать? Заступайся, не заступайся... Вот такая у меня квартирка в отряде".
Часто вспоминаю Валеру. Погиб ровно в тридцать лет, накануне дня рождения. Нелепая и загадочная смерть. В самоубийство не верю, не тот был человек.
"Химик" Н. свалил в самоволку за несколько дней до Нового года и не давал о себе знать в спецкомендатуру. 31 декабря в 23-00, когда был накрыт стол и ждали тещу, в дверь позвонили. Оказалось - милиция из районного отделения, присланная за ним по телетайпограмме. Забрали, отвели в КПЗ. Там был еще один "химик". Холод в камере, как на улице. Там и встретил Новый год. На следующий день столовая, из которой привозят питание для задержанных, не работала. Дежурный капитан, пожилой мужик, год до пенсии, послал к себе домой, и им принесли эмалированную миску домашнего холодца, вареную картошку, банку салата и хлеба. Долго шушукались за дверью, потом капитан сказал:
- Да налей ты им, ребята замерзли. Все равно не наши - никто не узнает.
Сержант дал в окошко две кружки с водкой, граммов по 150.
- Только никому ни гу-гу. Поняли?
- Поняли!
На следующий день отправили в спецприемник на Каляева. Вернулся в комендатуру через месяц. И из всех эпизодов вспомнил только приятное начало своей месячной тюремной эпопеи - как им дали пожрать и выпить 1-го января. Про остальное махнул рукой: "На х...! Вспоминать не хочу!"
12 февраля 1982г.
В овощном магазине, перед закрытием, продавщица сноровисто отбирала из ящика в полиэтиленовый пакет морковку покрупнее. Я стоял один около ее отдела и смотрел в сторону, ожидая, когда она закончит это деликатное занятие. Она спрятала мешок под прилавок и протянула испачканную землей руку за чеком.
- Полтора кило моркови. Можно покрупнее.
Женщина с профессиональным удивлением вытаращилась на меня. Так смотрят, когда сморозишь глупость.
- Вы меня удивили бы, если попросили помельче. Все хотят покрупнее.
- Естественно, - сказал я. - Вы тоже. Тереть на терке ребенку мелочь неудобно, - немного спасовал я. - Вот и прошу покрупнее.
- Не удивили, не удивили, - равнодушно продолжала она, взвешивая морковку.
- Я вас не удивлять пришел, - строго сказал я. - А вот вы меня удивили. Не знаете, что вышла новая статья в УК об ответственности за укрывательство товаров от населения? 156, часть 3? Что у вас под прилавком? Мелочь отобрана?
- Да вы что? Я разве вам плохую кладу? Она вся стандартная. Если хотите, положу покрупнее. - И положила, порывшись в ящике, такую морковку, что 1,5 килограмма оказалось состоящим всего из нескольких штук.
Я вышел из магазина довольным и гордым.
За полгода пребывания на стройках я начал приобретать некоторую дерзость и нахальство. Как, например, теперь. Слабость человека, даже самого важного на воле, хорошо видна "там", и начинаешь чувствовать людей, их сущность, скрытую маской самодовольства или самоуверенности. Вот эта тетка в халате, с перепачканными землею руками - она меня в упор не видела, делала, что хотела, и не боялась. Стоит терпеливый хмырь-интеллигент и еще постоит...
12 марта 1982г. За время, прошедшее с последней записи, случилось многое.
28 февраля умер брат Феликс. Это случилось в воскресенье вечером. Последние месяцы он жил у одной женщины на Васильевском - Виолетты (Веты). В субботу он ходил на концерт скрипача Миши Безверхнего, а в воскресенье пригласил его к себе в гости. Они выпили бутылку шампанского, и Феликсу стало плохо с сердцем. Он прилег, ему вызвали скорую. Врачи ничего не смогли сделать: острая сердечная недостаточность, ишемическая болезнь сердца. Я приехал через час, попрощался. Он лежал на кровати в их с Ветой спальне. На столике матово чернела копирка, через которую милиционер с врачом писали заключение о смерти. Я сложил ее аккуратно и забрал. Феликс никогда не жаловался на сердце. Он ни на что не жаловался, кроме дураков.
В пятницу была кремация. Миша - Лауреат премии Бельгийской королевы, сыграл на скрипке у открытого гроба "Аве, Мария". С работы было человек 150-200. Приехали его коллеги из других городов. Карло, про которого Феликс много и смешно рассказывал, привез из Тбилиси огромную охапку красных гвоздик. Это были не похороны, а прощание Феликса с земной жизнью, печальный праздник ухода в иной мир. Такого я не видел никогда.
Из Владивостока прилетел средний брат Юра. О нем речь особая. Он все так же работает по эстрадной линии - конферансье в варьете при ресторане "Волна". Иногда ездит с бригадами артистов по судам рыболовного флота во время путины. Зарабатывает много. "Меня во Владике все знают", - говорит он. С Феликсом их не сравнишь. Налет артистизма не исчезал даже во время похорон.
На следующий день он ночевал у нас и долго рассказывал истории из своей Владивостокской жизни. С женой он практически развелся, сын приходит к нему в ресторан обедать, он дает ему деньги на карманные расходы.
У Феликса в записной книжке была аккуратная бумажка с записями долгов. Всего - 1000 рублей. По 50, 100 рублей. Многие друзья сразу же отказались от их востребования.