Вот как пути-дороги повернулись.
Но не сразу ещё в путь двинулись. Ещё долго спорили воеводы: зимы ли дожидаться или речным путём идти. Верх Пашков взял, решил на дощаниках по Ангаре плыть.
На пристани несколько дней крик не смолкал. Одни матерились, другие молились — в неведомые земли, в народы немирные шли...
Поход неудачно начался. Ещё когда плыли в нижнем течении Ангары, именуемом по-местному Большой Тунгуской, буря встала. Заходили на реке волны, как на море, вмиг изорвало паруса, захлёстывали волны дощаник, загружая водой.
Простоволосая, бегала по палубе Настасья Марковна, вытаскивая наверх детишек. Про добро и не думано было. Живыми бы остаться. Прямо посреди Ангары тонул потерявший управление дощаник.
— Господи, спаси! — кричал Аввакум сквозь шум бури.
Брызгами студёной ангарской воды осыпало его. Грозно шумело над головой небо. Свисали с него лохматые космы разорванных туч. Сквозь тучи эти «Помоги, Господи!» и кричал Аввакум. Боязно глядеть было на протопопа, басом небесный шум заглушающего...
И не пропали молитвы, докричался Аввакум до Господа. Сдвинуло еле слышным течением Ангары тонущий дощаник... Поволокло к берегу.
Слава Богу, живы остались. На других судах хуже было. На одном смыло волной в реку двух человек. Но обсушились у костра на берегу, каши поели горячей и сразу позабыли о смерти, так близко подступавшей всего несколько часов назад.
— Кабы поехал воевода по государеву указу прямой дорогой, — ворчал рядом с Аввакумом казак Яков Красноярский, — и мы бы такой нужды не знали. Скорее небось добрались бы...
— Не мели языком! — прикрикнул на Красноярского кривой казачий десятник Василий. — Кнута давно не пробовал?
— Я ж чего говорю... — начал было оправдываться Яков. — По зимнему пути, сказывают, вернее идти. И в указе государевом тоже, сказывают, так писано было...
— Покуда в походе, один государь у нас! Воевода Афанасий Фёдорович. Других указов не будет! И ты, протопоп, запомни это. Не Енисейск здесь, не дадут вольничать.
— Мне-то што... — ответил Аввакум. — Свой воевода у меня имеется... Посильней небось Афанасия Фёдоровича будет.
— Это кто ж такой? — спросил недогадливый десятник.
— Да ты его тоже ведаешь... — ответил Аввакум. — Тот, в рабах у которого и цари, и последние холопы ходят.
— А-а! — сообразил наконец кривой Василий. Покраснел. Всё лицо бурым стало. Посмотрел на Аввакума недобро и ушёл.
— Ловко ты, протопоп, шпыня укоротил воеводского... — похвалил Яков, но Аввакум не хотел пустой разговор продолжать. Отошёл в сторонку и прилёг, глядя на затянутое косматыми тучами небо. Бежали тучи. Одна страшнее другой...
Тяжелы дороги землепроходцев. Нелегко мужикам да бабам в таком походе. В неведомый край дорога, и неведомо, сколько ещё испытаний впереди. Нелегко казакам... И дощаники встречь течения волочи, и сторожись племён немирных. Нелегко воеводе. Крепче лямки бурлачьей ответственность на плечах. Один воевода за всё в ответе. Ещё тяжелей протопопу Аввакуму было... И работать наравне с другими надо, и о той тяготе, к которой и приставлен Святой Церковью, не забывать. И в этом лютовато-суровом походе нужно было напоминать людям слова Спасителя...
Шесть сотен народу в отряде Пашкова было. Не так много, чтоб друг от друга укрыться. Да и не укрывался Аввакум. На Шиманском пороге, где, свиваясь в буруны, злою волной ходила река, встретились с караваном, спускавшимся по Ангаре.
Что там Пашков намудровал, не знал Аввакум... Не до того было. Едва управились, дощаник свой через порог перетаскивая. Какие ещё люди? Света белого, и того не зришь... Сесть бы в сторонке где, да куды там!
Когда, спотыкаясь, брёл по берегу, женщины какие-то в ноги бросились.
— Батюшка! — кричат. — Не дай душам погибнуть! Заступися!
Остановился Аввакум.
— Кто такие?
Оказалось — вдовы. В Рождественский монастырь постричься ехали. Да Пашков воевода — шаль-то какая в ум взбрела! — воротить велел и замуж за своих казаков отдать.
Помрачнел Аввакум, вдовиц слушая. Понятное дело, не хватает в Сибири баб, каждая на счету, только и неволить вдовиц старых тоже грех.
Вздохнул Аввакум и побрёл к воеводе.
— Афанасий Фёдорович! — сказал. — Пошто вдовиц неволишь? Нешто возрасту ихнего не зришь? Не подобает таких по правилам замуж выдавать! Бога побойся, окаянный. Вели отпустить...
Не хотелось воеводу сердить. Мягко говорил Аввакум, и понял воевода, что неладно сделал. В самом деле, куды таких стариц в жёны. Одной шестьдесят, а другой и побольше будет. В горячке — тяжело Шиманский порог дался! — не сообразил. Только теперь поздно отступать. Воеводское слово не для того, чтобы назад ворочать. Тяжело слово это — шестьсот животов на нём держится. Исход всего дела от этого слова зависит. Если каждый воеводу стращать вздумает, недалеко отряд уйдёт.