Однажды свалилась Настасья Марковна на нарту без сил и прямо на корзину с курицей попала. Задавила кормилицу. Всю дорогу потом проплакала.
Не стало сил... Избёнка, в которой поселили их в остроге, прохудилась совсем. Пока морозы стояли, ещё ничего было, а весною начал снег таять и потекло отовсюду. Но не было сил и крышу поправить... Похоже, что уже прошёл Аввакум отмеренные ему Господом вёрсты, приблизился к последнему рубежу...
У Пашковых в семье тоже горе случилось. Младшенький, Семён, родившийся в Нерчинске, заболел. А тут казаки, ходившие усмирять тунгусов, Арефу привели. Про шамана чудеса рассказывали. Любую болезнь прогнать мог. Евдокия Кирилловна попросила его, чтобы ребёнка вылечил.
Долго прыгал Арефа в воеводском доме, бил в бубен, хрипловато выкрикивая незнакомые слова, — отгонял болезнь. Отогнал. Дали ему награду, отпустили с миром домой. А крещёный ребёнок ещё пуще заболел. Правая рука и нога сохнуть стали — в батожки превратились. Теперь Аввакума позвали. А что протопопу после шамана делать?
— Коли баба лиха, живи же одна! — велел передать он Евдокии Кирилловне. И на печку полез. С голодухи уже и стоять не мог. Прикрываясь берестой от капели, лежал на печи и смерти ждал. Вся семья помирала. Одна Настасья Марковна ещё держалась.
Печь топила. Мешала остатки зерна с сосновой корой, парила в чугуне...
От Пашковых снова посланец приходил.
Прислала Евдокия Кирилловна среднего своего сына Ивана.
— Батюшка! — кричал он со слезами лежащему на печи Аввакуму. — Мамка велела без прощения от тебя не возвращаться. Сёмушка наш совсем засох...
— Иди домой, сынок... — отвечал Аввакум. — Скажи мамке, пускай у Арефы-колдуна прощения просит... А мне, протопопу, прощать её — грех.
Плача, убрёл домой Иванушка.
А на следующий день принесли дворовые пашковские бабы ребёнка в избу Аввакума, положили на лавке и сидят, мокнут под капелью. На младенца тоже с худой крыши льёт, но и не плачет уже, бедный. Той же дорогой, что и Аввакум, бок о бок бредёт к последнему рубежу. Что тут делать будешь?
Кое-как слез Аввакум с печи. Чистое болото на полу! Нога вязнет — столько воды натекло. Вытащил их корзины епитрахиль Аввакум, надел её, насквозь мокрую, на себя. Маслице в той же корзине добыл. Помолившись, помазал ребёнка маслицем. Потом кадило возжёг, кадить стал, злого беса, Арефой в ребёнка посаженного, изгоняя.
К вечеру, слава Богу, с помощью креста да молитвы вырвал невинного младенца из когтей беса.
Ожил ребёнок. Есть захотел — заплакал.
На следующий день и засохшая рука двигаться стала, и больной ножкой задёргал ребёночек, когда освящённой водой его кропил Аввакум.
На что уж воевода упрям был, а и он докумекал, какое чудо протопоп совершил. Сам пришёл благодарить за внука.
— Спаси Господи! — сказал. — Отечески творишь, протопоп. Не помнишь нашего зла...
И поклонился низко.
— Прости уж, что столько мучил тебя...
— А не разобрать, Афанасий Фёдорович, кто у нас кого больше мучил... — ответил Аввакум воеводе. — Мог бы и я лишний раз поперечности не выказывать. Прости меня и ты за упрямство-то...
И тоже поклонился воеводе низко.
Ушёл Пашков, а скоро появились казаки. Хлеба принесли, крышу быстренько починили. Теперь и берестой прикрываться не надо было на печи. Лежи спокойно, дожидаясь смерти, но за молитвами расхотелось чего-то умирать. Отошла смерть, никого на этот раз в семье не тронув.
И так бы и расстаться с Афанасием Фёдоровичем Аввакуму, не столько и много в ссылке горевать осталось, но не получилось. Не любит лукавый мира между православными, снова воздвиг распрю.
Затевался тогда поход в Монголию. Во главе отряда Пашков поставил сына своего Еремея. Шли с Еремеем семьдесят два казака да ещё десятка два местных тунгусов. Тунгусы и привели шамана Арефу.
На баране гадал Арефа, заклиная бесов, чтобы удачен поход был. Вымазанный кровью, скакал у костра, бил в бубен, хрипловатым изношенным голосом выкрикивал что-то, и страшная, косматая тень его металась по земле.
Пытался остановить Аввакум бесовское действо. Но казаки схватили его за руки, за ноги, поволокли прочь, чтобы не мешал.
— Царю Небесный! — кричал во весь голос Аввакум, вырываясь из крепких казачьих рук. — Послушай меня, Боже! Да не возвратится ни один из них! Гроб им там да устроиши всем! В погибель введи их! Да не сбудется пророчество дьявольское!
Казаки затащили его в хлевушку, бросили там и ушли, привалив бревном дверь.
А Арефе удалось-таки вызвать беса. Так бес его в объятиях сжал, что упал Арефа на землю и пена изо рта пошла.