— А ты не хочешь получить свободу таким путем?
Вопрос ее больно задел атлета. Он потупился и долго молчал. Заметив причиненную боль, она терпеливо ждала. Наконец он вскинул голову:
— Свобода — на каждом суку, в каждой пропасти., если жизнь станет нестерпимой.
— Ты слушал философов? — несколько свысока удивилась она.
Эта спесивая римлянка принимала его, сына великой Антиохии, за какого-то неуча!
— Мой отец был состоятельным человеком, и денег на обучение сына не жалел.
— Вот как? — рассеянно обронила она и пошла прочь.
- О чем госпожа так долго беседовала с тобой? — окружили его сгоравшие от любопытства собратья по рабству.
Вздохнув облегченно и обняв всех за плечи, он потащил их к столу, туда, где уже начиналось пиршество.
Юлия была взволнована разговором и, придя к себе, долго не могла успокоиться. Свое состояние она сочла нездоровьем, началом лихорадки, и огорчилась, так как вскоре собиралась в поездку за сыном, на побережье. Служанки давно поведали госпоже о судьбе атлета, о том, что до двадцати четырех лет он не знал, что рожден несвободным отцом, а узнав и вмиг лишившись дома, состояния и невесты, не стал возмущаться, но добровольно отдался в руки работорговцев и с тех нор ни разу не попытался бежать, терпеливо снося свой жребий. Больше всего Юлию поражало это добровольное и внезапное подчинение злой судьбе. Сама она боролась с несчастьями и страстно негодовала, пока Высшая воля не просветила ее.
Пригорюнившись, она снова вспомнила о цепи бед, составлявших её жизнь. Нерон, ее первый муж и двоюродный брат, возглавил список её несчастий. Тогда весь Рим полагал, что со временем юная пара наследует после старика Цезаря высшую власть. Нерон был жестоким и развращенным мальчишкой; ее свекровь Агриппина — разнузданной и грубой женщиной, яростно боровшейся за власть с Цезарем Тиберием. Погрязнув в заговорах, свекровь в конце концов была казнена вместе с сыном. К тому времени Юлия, измученная жизнью на Палатине, вернулась к матери в Карины. Но тихая жизнь длилась недолго: бедная матушка ее, оклеветанная негодяями, опозоренная связью с префектом претория Сеяном, погибла, и Юлия вынуждена была поселиться у бабки Антонии, где и прозябала в страхе, что ее снова выдадут за какого-нибудь нового престолонаследника. Однако Цезарь Тиберий, человек непредсказуемый, не только не стал навязывать ей нового постылого жениха, но разрешил – неслыханное дело! - выйти замуж за ее собственного избранника. Он мрачно предупредил внучку:
— Выходя за Бланда, ты отказываешься от власти не только за себя, но и за свое потомство, ибо жених твой недостаточно знатен.
— Отказываюсь, — подтвердила Юлия. Она боялась и не любила деда, погубителя ее обожаемой матери и стольких достойных людей.
Ее второй супруг, добрый и скромный человек, с радостью подчинился своей разумной, добродетельной, высокородной жене. Родился сын, оба были счастливы, насколько можно быть счастливыми во времена, когда рекой лилась безвинная кровь и никто не мог быть уверен в собственной безопасности.
Многие надеялись, что со смертью Цезаря Тиберия террор прекратится. Но едва к власти пришел Гай Калигула, казни возобновились с новой силой. В числе первых погиб Гемелл, единственный брат Юлии, подававший большие надежды мальчик; Антония, их общая с Калигулой бабка, внезапно скончалась, и многие считали, от пирожных Гая. Юлия не успевала оплакивать родственников. Внезапно тяжело заболел и умер ее муж — единственная опора в столь суровое время. Эта утрата окончательно надломила ее: женская ее жизнь окончилась в тридцать лет.
12.
Положение Евдокса в доме определилось: молва назвала его человеком Никепора. После разговора, которым на виду у всех отличила префекта сторожей хозяйка, челядь безоговорочно отнесла атлета к избранному обществу и стала сторониться. В простоте души он не замечал этого, занятый совсем иным. Старичок Пармен призвал его к себе и долго с ним беседовал, пообещав рассказать о виденных им в Палестине чудесах , и дал свиток с речениями Господа Иисуса, жившего в на земле не так давно и учившего любви, состраданию и добру, пока люди его не распяли. Каждый вечер теперь, выгнав гулять Фортуната (к удовольствию мальчишки) и засветив огонь, он принимался переписывать Божьи слова, чтобы сохранить их на память; пальцы, способные скрутить железный вертел, плохо держали перо, но Евдокс был настойчив. Все радовало и удивляло его в божественной книге, все ложилось на сердце, как родное. Возвещённый ему ещё Тефтаем и Марфой Иисус Христос был светом; этот негасимый свет, вновь прорвавшись сквозь тучи, звал жить , суля небывалое счастье обретения свободы.