— Я объяснил девушке, что у тебя другая на примете, — важно сообщил домоправитель Евдоксу. — Здесь всегда найдутся желающие утешить её. Ведь хороша озорница. Прямо огонь
- Да зачем оставлять её тут?
- А не твоё дело.
Домочадцы вскоре с удивлением увидели, как в комнату Селены носят красивую утварь из хозяйских кладовых. Дом заволновался: что это значит? Первой угадала Юстина:
— Она опоила нашего Никепора, — объявила старуха.
В том, что добродетельный Никепор совращен и околдован циркачкой, сомневаться не приходилось. И пока Евдокс переживал свое унижение по темным углам, домочадцы, позабыв о нем, бурно обсуждали падение Никепора и те кары, что должны были посыпаться на управителя с возвращением госпожи. Больше и громче всех негодовал привратник Мирон: оказывается, он был сторонником нравственности, что, впрочем, не мешало ему питать слабость к глиняным непристойным безделушкам— изделиям оборотистых ремесленников. Самые суровые натуры предрекли, что вскоре по жирным плечам Никепора загуляет загуляет обленившаяся плетка палача. Более умеренные говорили, что битья, конечно, не будет, но вряд ли госпожа и дальше потерпит циркачку в доме, а прелюбодея на высокой должности. Иные брали под защиту добряка Никепора и во всем винили злую акробатку. Последней новость узнала Гнафена, жена Никепора. Для начала она избила мужа, вырвав прядь, которой он прикрывал лысину; потом выломала дверь у Селены, но та отбилась, облив ее жидкостью из ночного горшка. Затем Гнафена примчалась к Евдоксу, крича, чтобы он убрал из дома «эту заразу». Мирной жизни как не бывало. Дом бурлил, переживая неслыханный скандал, и Евдокс с отчаянием видел, что притащил с собой в этот тихий уголок буйные нравы цирка. Только и судачили во всехуглах о прокураторе сторожей, его бесстыднице-циркачке и соблазнённом ею бедняге Никепоре.
14.
Юлия вернулась через две недели. Узнав о приезде хозяйки, Евдокс ждал в смущении и замешательстве утреннего молебствия, когда она должна была появиться перед домочадцами. Но в атрии она не показалась: объявили, что госпожа устала с дороги.. Она, владычица его судьбы, была тут, близко, за несколькими стенами, — но невидима и недосягаема, как всегда. На что он надеялся? На уважение, на сочувствие? Теперь, когда добрая его слава рухнула, он снова раб, жалкий учитель гимнастики, сторож по совместительству, и должен безропотно нести свой позор.
Отрабатывая с учениками очередной прием, он заметил незнакомого ребенка в нарядной претексте , с большой золотой буллой на груди, стоявшего поодаль и сурово наблюдавшего за происходившим на палестре. Малышу было не больше четырех лет, однако вид у него был строгий и важный. Ученики зашептали, косясь на него:
— Плавт... Хозяин...
.Евдокс и сам догадался, кто перед ним, завидев на детском личике приметный издали крючковатый носишко. Не подавая вида, он продолжал занятия, краем глаза наблюдая за ребенком. Тот был явно заинтересован упражнениями, выполняемыми учениками, но не приближался. Так продолжалось довольно долго, пока не явились няньки и не увели ребёнка.
На следующий день Юлии снова не было видно: она приболела. Придя на палестру, Евдокс застал там неожиданную картину: сын госпожи, кряхтя и пыхтя, карабкался на брус, причем так рьяно, что Евдокс вынужден был подхватить его, боясь, что ребенок упадёт и разобьется. Плавт тут же стал отбиваться, лягаясь, как жеребенок; Евдокс поставил его на землю, и он убежал, — не издав, впрочем, ни звука и не изменив сурового выражения лица.
Ближе к полудню малыш снова появился, на этот раз в сопровождении няньки. Опустившись на колено, Евдокс поманил его к себе. Увернувшись от его рук, Плавт кинулся к брусу и, пыхтя, начал карабкаться на него. Евдокс с улыбкой приблизился и помог ему; ладно было и то, что малыш больше не отталкивал его рук.
В разгар занятий примчалась Феба и, расцеловав Плавта (тот брыкался), ликующе сообщила Евдоксу:
— Твою подружку выгоняют из дома.
Девушка давно не разговаривала с ним, и Евдокс ласково заулыбался:
— Кого выгоняют?
Хорошенькие глазки Фебы так и сверкали:
— Твою Селену, разумеется. Жена Никепора только что нажаловалась госпоже.
— Не называй Селену моей, — жалобно попросил атлет.
— Какое мне дело? — повела она плечиком. — За мною ухаживает Неон, библиотекарь; он ученый. Хозяйка сказала, что, если мы надумаем пожениться, она нас обустроит.
Утром у Юлии собрался совет. Присутствовали все доверенные слуги, кроме домоправителя. Было много женщин и среди них, конечно, Юстина . Новым лицом была дишь врачиха Секунда, только что вернувшаяся с малолетним хозяином домой. Могучая, басистая, цветущая особа лет пятидесяти от роду, она была единственной свободнорожденной среди челяди Юлии и ни во что не ставила самое Юстину. Опытная акушерка, Секунда досталась Юлии от матери. Поскольку госпожа не часто нуждалась в ее услугах, Секунду приставили к ребенку.