Однажды ему случилось проходить мимо ворот, где Мирон сидел на лавочке вдвоем со своим дружком Оптатом, безработным палачом. При виде Евдокса они принялись подталкивать друг друга локтями и хихикать.
— В чем дело? — приостановился атлет. — У меня непорядок в одежде?
Но Оптат и Мирон, не удостоив его ответом, ушли в сторожку, продолжая толкать друг друга и натужно смеяться.
Столь явное недоброжелательство, внезапно окружившее Евдокса, было ему тягостно. Открыл ему глаза на происходившее разговор с Фортунатом. Его слуга, разгильдяй и бездельник, каких свет не видывал, однажды вечером сгреб в охапку свою постель и, заявив, что больше не хочет слышать, как его дразнят «подстилкой Евдокса», ушел спать в коридор. Евдокс помрачнел. Выйдя следом за Фортунатом и взяв его за ухо, он грозно спросил, кто его дразнит.
— Да все, — завопил тот. — Это Селена! Она на весь дом орала, когда уезжала, что ты — мальчишник, и женщины тебе не нужны.
Кровь отхлынула от лица Евдокса, на коже четко выступили веснушки, обычное украшение рыжеволосых. Выпустив ухо Фортуната, он вернулся к себе в каморку, сел у стола и окаменел. Смятение, ужас, стыд теснили ему грудь, но все перекрывала нестерпимая обида. Безжалостная клевета гуляет по дому; Юлия знает. Что-то капнуло ему на руку, и он с удивлением заметил, что по его лицу катились слезы.
Черные дни настали для него.. Постепенно один за другим исчезали ученики; остались лишь те, кому было приказано упражняться еще Никепором. Между тем злая молва не утихала. Кто-то усиленно распускал о нем позорящие слухи. У Фортуната, и у того допытывались, не оскопил ли его хозяин; злобный мальчишка подрался с любопытствовавшим. Евдокс ходил мрачнее тучи. Внезапно его осенило: спасти его доброе имя может только госпожа.
Дождавшись нон, когда госпожа имела обыкновение выслушивать просьбы слуг, он явился на прием и занял очередь . Она двигалась медленно. Народу пришло много. Он терпеливо ждал, сгорбившись и ни на кого не глядя. Никто с ним не заговаривал, но люди поглядывали на него с любопытством. Наконец в числе последних настал его черед.
Юлия сидела в таблине с непокрытой головой, причесанная, как обычно, на прямой пробор; ее густые темные волосы при свете дня сверкали кое-где серебряными прожилками. Покрывало, соскользнув на плечи, приоткрыло ослепительно белую шею с тонкой золотой цепочкой вокруг. Испуганно отведя глаза от цепочки, Евдокс постарался не глядеть; на скулах его проступила краска.
Она встретила атлета с каменным лицом:
— Чего тебе?
Понимая, что говорить придется начистоту, иначе дерзкое вторжение его бессмысленно, он спросил в упор:
— Почему госпожа запретила сыну заниматься со мной?
— Запретила? — выгнула она бровь. — Первый раз слышу. Надо спросить нянек, в чем дело.
На сердце потеплело: возможно, она верила порочащим слухам о нем меньше других.
— Но ведь ты недовольна мной, я вижу, — настаивал он. — Объясни причину. В чём моя вина?
Она сидела слегка отвернувшись; длинный нос некрасиво нависал над слабым подбородком, но даже этот нос ,казалось Евдоксу, ничуть не портил строгого женского лица.
После небольшого колебания Юлия произнесла:
— Скромность не позволяет мне называть вещи своими именами.
— Тогда скажу я, — понизил он голос, стараясь говорить как можно тише, чтобы люди за дверью не услышали. — Доброе имя мое запятнано.
— Ты вышел из грязи цирка, и не мне судить тебя, — поморщилась она.
— За связь с дурной женщиной я наказан, - рассердился он. - Но молча сносить клевету не собираюсь. Клянусь всеми богами, в чем-чем, а в мужеложстве я неповинен.
Она долго молчала.
— Твое недоверие сокрушает меня, как меч. Клянусь памятью своей матери. Разве можно обмануть, клянясь матерью?
В его голосе прозвучала искренняя боль, и огромные, мрачные глаза Юлии обратились к нему:
— Да я и не поверила вовсе. Все говорят, что у тебя в Риме не было славы распутника. Но моего дома не должны касаться грязные слухи. Помоги же искоренить всякие подозрения: женись.
Атлет опешил:
— Как? Так сразу?.. Не требуй этого.
— Но почему? Ты мужчина во цвете лет и одинок. Согласись, что твой отказ выглядит несколько странно.
Он отрицательно замотал головой. Ее лицо посуровело: