Выбрать главу

Спор с Юстиной разгорелся по пустякам, из-за жилья для одной из ее наушниц, но перерос в жёсткое противостояние. Евдокс потребовал разговора с хозяйкой. Последние дни он видел Юлию только мельком ,со стесненным сердцем отмечая, что она явно избегает его. На­верно, она сожалела о последнем откровенном разговоре с жалким вольноотпущенником.

Юстина ,в негодовании отвергнув требование втянуть в спор госпо­жу, принялась укорять его беспокойным характе­ром. Он настаивал на своем. Рассерженная старуха вы­нуждена была доложить Юлии о просьбе Евдокса.

Госпожа на­значила время неполадившим домочадцам. Как всегда закутанная в черное чуть ли не до носа, Юдия была строга и печальна; она не удостоила атлета взглядом. Юстина обрушила на Евдокса уп­реки в настырности. Евдокс возразил, указывая, что настырным его заставляют быть обязанности.

— Кого, а уж меня не обманешь! — запальчиво погрозила ему Юстина. — Прикрываешься делами, а глазом голодным ешь всех женщин в доме,!

- Но не тебя, Юстина! –осмелился возражать удивлённый обвиняемый.

Госпожа молчала. Щеки Юлии слегка порозовели.

— Юстина! — приподняла она свои длинные брови с укором.

— Я говорю правду! Этот дерзкий раб мыслит непочтительно о тебе, моя голубушка! — запричитала вредная старуха. — На твоем месте я велела бы Оптату спустить с него шкуру.

— Я подумаю, — чуть улыбнулась госпожа. — Ступай, нянюшка, у тебя много дел., наверно.

Та нехотя удалилась. Евдокс стоял перед хозяйкой, пылая краской. Он готов был разорвать Юстину на части. Искоса глянув на него, Юлия потупилась:

— Извини старуху: она меня вырастила, и ко всем ревну­ет. Я для нее красавица, несмотря на мой нос.

— Она сказала правду, — хрипло выдавил он. — Ты кра­савица, и я тебя люблю. Вели Оптату приготовить плети.

Наверно, говорить этого не следовало. Судо­рожно сплетя пальцы, пытаясь совладать с собой, Юлия вы­сокомерно заметила:

— Любить хозяйку — твой долг: я дала тебе свободу.

Не в силах отречься от своих слов, он упрямо мотнул головой:

— Я люблю тебя мужской любовью.

— Что?.. — испугалась она. — Замолчи! — Ее голос со­рвался в крике: — Знаешь ли ты, что с тобой надо сделать за дерзость? — Тяжело дыша, она облизала губы. —Немедленно скажи, что ты пошутил. Ну?

Их глаза встретились, и она сникла.

- Я тебя люблю недозволенной любовью, - повторил он, не опуская глаз. - Вели Оптату достать плети.

— Евдокс, — умоляюще шепнула Юлия после молчания, — твои слова ложь, сознайся...

Тридцатисемилетняя вдова, она казалась сейчас расте­рявшейся девочкой, впервые услышавшей слова любви.

— Нет, Юлия, —^ покачал он головой. — Ложью было бы отречься от сказанного.

Резко встав, она повернулась к нему спиной и некоторое время стояла неподвижно — высокая и статная, в черном платье до пят. Потом так же резко и внезапно повернула к. нему суровое лицо со сверкающими глазами:

-~ Поди прочь, наглец, и не показывайся мне на глаза!

Дрогнув,низко поклонившись госпоже, Евдокс попя­тился к двери.

Его наполняла горечь. Она крикнула «наглец», причём гнев ее был непритворен. Признание какого-нибудь патриция не вызвало бы у гордой матроны такого гнева. Для нее он навсегда — бывший раб.

И одновременно он ликовал: слово было произнесено.

Ее терзали противоречивые чувства: досада, стыд, заме­шательство, — но более всего горькая радость. Она знала, почему он дерзнул признаться ей в любви: ее беззаконное чувство, с которым она столько времени боролась, не было для него тайной. Ни один мужчина не осмелится сказать такое женщине, если не уверен в ее ответном чувстве. Какой позор, какое унижение для знатной римлянки!

.

23. .

Плавт, маленький господин, приболел по зимнему времени, и Юлия несколько дней не показывалась на людях. Эти дни были полны для Евдокса обычных хлопот, но все его помыслы сосредоточились на за­поведной части дома, где заперлась госпожа. Временами ему казалось, что он больше ее никогда не увидит, и тогда его охватывала тоска. Не находя себе места, он часто ходил по парку, осо­бенно с ' той стороны дома, где находились покои Юлии. Иногда, будто невзначай, он подходил совсем близко и даже касался рукой каменной стены. Она, владычица его мыслей, была там, внутри, и, может быть, совсем близко. Окон на первом этаже не было. Однажды, не выдержав, он прижался к стене лицом и погладил ее неровную поверхность. Его страстное влечение было так сильно, что, ему казалось, Юлия должна была чувствовать его присутствие сквозь камень. Так стоял он довольно долго, скрытый кустами. Кто-то из домашних прошел мимо по дорожке, но не обратил внимания: справля­ет человек нужду в неположенном месте, только и всего.