- Не опасайся, это не заразно – горько усмехнулась она. – Наследство моего дедушки, только и всего. Всё пройдёт само собой, когда я успокоюсь.
Он понимал, что должен уйти, но медлил, не в силах рухнуть в пропасть .В голове стучали слова:
— Зачем тебе Рим, если у тебя есть Бог? Зачем тебе дом, имя, прошлое, если у тебя есть любовь? Брось всё. Уедем.В далекой стране, там, где ступала нога Богочеловека, мы найдем освобождение.
Однако сказал он тихо другое:
— Пожелай мне доброго пути.
— От всей души. Прощай.
Юлия закрыла лицо руками. Окинув взглядом в последний раз свою госпожу, он шагнул в разлуку навсегда.
Никто не видел, когда Евдокс покинул дом Юлии; он ни с кем не попрощался. Фортунат, его викарий, хвастал перед мальчишками подаренными ему хозяином золотой монетой и клялся, что тот отпустил его на волю, сказав: «Отвяжись от меня, страшила!».
24.
На склоне римского Оппия, в аристократическом квартале Карины, окруженный садом, высился построенный на века знаменитый Помпеев дом. Его называли Ростральным из-за украшений — носов вражеских кораблей. Помпеи Великий соорудил этот дом для себя и своего потомства, но, не успев обжиться в нем, вынужден был бежать. Дом присвоил Марк Антоний, но вскоре, влекомый пагубной страстью к египетской царице Клеопатре, оставил его жене своей Октавии и тоже бежал. Его внучка Ливилла, выйдя замуж за сына Тиберия Цезаря, поселилась в Каринах и родила здесь дочь Юлию. После гибели родителей Юлия переехала сначала в дом бабки, а потом в Тибуры. Ростральный дом был заброшен; безумный Гай окончательно его разорил и продал на торгах. Казалось, родной дом Юлии погиб безвозвратно, и вместе с ним все дорогие воспоминания детства. Однако, едва Калигула был убит, новый Цезарь, обласкав племянницу и восстановив ее в родственных правах, выкупил Ростральный дом и передал Юлии во владение её наследственное гнездо.
В покоях отеческого дома она и сидела однажды зимним днем, греясь подле жаровни. Заканчивался бурный год, приведший к власти ее дядю Клавдия, ставшего теперь новым Цезарем. Недолгое время правления Калигулы было столь кроваво, унесло столько жизней,наполнило Рим таким страхом, что многие до сих пор не могли прийти в себя.
Два прошедших года состарили Юлию: в ее волосах прибавилось седины, от крючковатого носа пролегли две глубокие складки и углы рта безнадежно опустились. По неизменной привычке своей скромно причесанная на прямой пробор с низким узлом волос на затылке, она по-прежнему была облачена в траур. Лишь на длинных и сильных пальцах ее появились красивые перстни: голубая звезда из индийских далей — подарок дяди и резной оникс, оправленный в золото, — портрет императора.Юлия сидела одна, задумавшись. Ее домочадцы в Тибуре сейчас беззаботно праздновали
Сатурналии; не желая мешать их веселью, она намеренно удалилась в Рим. Здесь, в необжитом пока доме, было пустынно, гулко и тихо; немногочисленная челядь затерялась в его глубинах. Утром на Палатине Цезарь усиленно оставлял обедать у себя любимую племянницу, к вящей зависти недавно вернувшихся из ссылки дочерей Германика, — но Юлия ждала вечером к себе Помпонию и отговорилась усталостью. Она не могла иначе поступить .Ведь нынче был особенный день, их с подругой тайный праздник. Сестрички, Агриппина и другая Юлия, побывав в ссылке и ничему не научившись, успели завести по любовнику. Ласки дядюшки- Цезаря Друзовой Юлиибыло были им будто кость поперек горла.
«Деточка», «дочь моей сестры», «любимая племянница» твердил Цезарь к месту и не к месту, раздражая не только дочерей Германика, но и свою жену Мессалину, и в этом тоже притяилась опасность. То, что Цезарь прислушивался к тибурской затворнице, не могло нравиться также могущественным вольноотпущенникам, в первую очередь Палланту, отношения с которым у Юлии вконец испортились. Опасности окружали со всех сторон. Все эти мысли и многое другое теснились в склоненной седеющей голове Юлии, когда в сгущающихся сумерках она сидела в глубине Рострального дома., грея руки у жаровни.
Ее размышления были прерваны слугой: доложили о приходе посетительницы. Ранним утром Юлия уже успела принять в своем атрии полгорода: весь Рим стремился побывать у любимицы Цезаря.Она чувствовала себя уставшей, однако сейчас к ней пожаловала мать Мессалины; отказать в приеме было немыслимо.
Домиции уже перевалило за пятьдесят, то есть для неё наступила старость; былая привлекательность ее померкла, но, превратившись в дебелую матрону, она сохранила былые привычки, страсть к нарядам, поэтому вид ненакрашенного лица и небрежной прически гостьи несколько удивил Юлию.