— Всякая из нас должна знать свое место.
— Что ты хочешь этим сказать, милая Валерия? — подняла брови Юлия.
— Поди и подумай, — процедила та.
— Могу я передать твоей матери, что ты оставишь в покое ее мужа?
— Передай моей матери, что в ее годы неуместно иметь молодого красавчика в мужьях, — злорадно ухмыльнулась Мессалина.
Юлия нахмурилась:
— Ты вынуждаешь меня говорить с Цезарем .
— Как ты смеешь мне угрожать? — вскочив и сжав кулачки так, что ногти впились в ладони, затопала ногами супруга Клавдия. — Отправляйся в Тибуры и молись там своему ослу или еще какому-нибудь нечистому духу! Или ты забыла, кто перед тобой? Так я тебе напомню!..
Она так кричала на старшую родственницу, что в дверях показались испуганные слуги. Отстранив их, вошел важный господин в тоге. Похожая на тыкву круглая и гладкая голова его укоризненно покачивалась; то был Паллант. Приняв в объятия зашедшуюся в крике Мессалину, он осторожно опустил ее на диван и принялся обмахивать. Юлия вышла с лицом, покрытым некрасивыми красными пятнами – предвестниками безобразной сыпи.
.
25.
Бодро шагая свежим утром по дороге в Тибуры, Евдокс размышлял о вчерашней встрече с Юлией. Мысленно он всматривался в ее суровое лицо и уже не мог понять, как два года назад мог так сильно желать ее; вообще, как можно сходить с ума из-за женщины, какой бы прекрасной и недосягаемой она ни была.
Изгнанный из Тибур, нанявшись на корабль, он совершил тогда заморское путешествие и достиг родной Антиохии. Найти христианскую общину не составило труда: вера в чудесное пришествие Богочеловека быстро распространялась в многолюдных азийских городах. Обрадованно встретив давних своих знакомцев Тефтая и Марфу, он был принят в их общине как родной. Его влекло в Палестину воочию узреть места, священные для каждого верующего в истинного Бога, что он наконец и осуществил. Вернувшись, он с жаром принялся рассказывать об увиденном; горячность новичка и его красноречивость вскоре сделала его известным, собрав ему немало друзей . По собственной охоте он принялся записывать рассказы о жизни Христа, - многое по своему разумению, чем нежданно вызвал недовольство стариков — выходцев из Иерусалима, бежавших оттуда после гибели Стефана. Пресвитер их общины Луций Киринеянин одобрил его деятельность, но, не желая вносить смуту в умы, отправил к единоверцам в Рим, дабы спорщики немного поостыли.
Увидев после двухлетнего отсутствия вечный Город, Евдокс сник: там, на родине, он был проповедником; здесь —отпущенником, бывшим рабом. Римский воздух был тяжел для него, и он торопился поскорей кончить с порученными делами и уехать. Видеть Юлию он не хотел: она осталась в прошлом, в другом мире как дорогое, запретное воспоминание. Случайная встреча лишь подтвердила его мысли: он полностью освободился от плотских вожделений и больше не жаждал тела дочери Цезарей, потому что уже не был тем жалким рабом .
Тибурский дом встретил его сонно и удивленно: ничуть сам не изменившись, дом не узнал нового Евдокса. Привратник сообщил, что в домоправителях у них гречишко Афенион, а прежний, Никепор, отпущенный на волю, давно живет в Риме, разбогател и ворочает большими делами, что-то по строительству водопровода. Евдокс отправился представиться к Афениону. Толстый, лощеный грек с лукавыми, смышлеными глазками, выслушав гостя, желавшего поселиться на несколько дней в доме с разрешения госпожи, распорядился найти ему угол.
Прежде всего Евдокс направился поздороваться с Протогеном. Диспенсатор по-прежнему сидел в табулярии, заваленный денежными документами, и щелкал на счетах; на миг оторвавшись от дел и ничуть не удивившись Евдоксу, он кивнул ему, слабо улыбнувшись.Старенького келаря Пармена уже не было в живых. Юстина жила на покое в Риме; женскую прислугу теперь возглавляла Приска, заведовавшая ранее драгоценностями хозяйки. Евдокс направился к сторожам. Те развеселились, узнав в бородатом страннике бывшего своего прокуратора, и тут же предложили выпить. Но Евдоксу вина не хотелось, да и новый прокуратор, появившись как из-под земли, сурово прикрикнул на них. Он спросил про Фортуната. Ему сказали, что парнишка иногда появляется в Тибурах и хвастает, будто живет припеваючи при цирковых конюшнях, но кто-то видел его в захудалой бане сторожившим чужую одежду. Заикнулся Евдокс и о Селене, но про коварную акробатку и слуху не было. Зато ему весело сообщили, что Мирон, его давний недоброжелатель, с тех пор так и чистит хлевы.