— Этот раб — отличный атлет, ты же, я слышал, используешь его , смешно сказать, сторожем и, стало быть, губишь.
— Откуда тебе известно, как я использую своих рабов? — нахмурилась Юлия.
-— Паллант рассказывал, — не задумываясь, ответил Спуринна.
Итак, в ее доме жил шпион, доносивший Палланту об их домашних событиях.. Она никогда не сомневалась, что окружена соглядатаями. Ещё одно открытие: присутствие в доме Евдокса оказалось почему-то неугодно Палланту, и он подослал к ней важных покупателей, отказать которым затруднительно. Юлия разозлилась: опять неприятности в связи с Евдоксом . Сначала она, поддавшись слезам Фебы, снизошла до разговора с ним. В сущности, они сказали друг другу гораздо больше, чем выразили в словах: он выказал достоинство и твёрдость, не полагающиеся рабу, а она смущалась, как девчонка. Конечно, он держится вполне прилично, и если бы не какое-то странное чувство несвободы и робости, вызываемое им, она бы не сердилась. И теперь ещё эти покупатели! Они явились совсем некстати. Паллант, как стервятник, давно кружил возле нее, а нынче клюнул. В доме её бабки Антонии он занимал особое место и, теперь вознамерился заправлять в доме внучки. Последний раз он опять спрашивал про статую Гая Цезаря, и бедняге Никепору пришлось выкручиваться, как угрю: слуга не мог сказать, что против статуи сама госпожа. Действительно, мысль поклоняться изображению мерзкого Гая была невыносима Юлии; изыскивая всяческие отговорки, она не давала установить статую, хотя понимала, что рискует.
Своих родственников она сторонилась с детства, и поселилась в Тибурах, в добровольном уединении, надеясь, что вдали от Палатина, избегнет их подозрительной ненависти. Четырнадцати лет от роду выданная за старшего брата Гая Калигулы, она попала в дом Агриппины, - ягненком на забаву волчьему выводку. Гай был отвратительней всех братьев. Сейчас он и его сестрицы правят Римом. Ее они ненавидят, и Паллант знает это. Опасный выскочка затеял какую-то темную игру, У Гая нет наследников; кто знает, уж не ищет ли дерзкий вольноотпущенник преемников отвратительному чудовищу, позорящему имя Цезаря? При мысли о том, что ее снова хотят завлечь в погибельную паутину дворцовых заговоров, сердце Юлии сжимал холодный ужас. Зачем ныне Паллант подослал к ней Спуринну к Санквиния Максима?
Она хлопнула в ладони, вызывая слугу:
— Приведи сюда прокуратора сторожей.
Евдокс упражнялся с учениками в поднятии тяжестей, когда к нему прибежал вестовой мальчишка с приказом немедленно идти в таблин. Мальчишка говорил, что к хозяйке приехали какие-то важные господа и требуют продать атлета. Встревоженный, он кое-как обтерся, накинул плащ на разгоряченное тело и устремился за вестовым.
Едва войдя в таблин, он понял всё. У хозяйки сидел Вестриций Спуринна, его опасный поклонник, упорно жаждавший превратить атлета в зверобоя. Осознавая свое бессилие что либо предотвратить, Евдокс остановился в дверях. Хозяйка обратила к нему бесстрастное лицо:
= Меня просят продать тебя, Евдокс. Хочешь вернуться в цирк?
Их глаза, вспыхнув, встретились.
— Нет, госпожа, — решительно ответил он.
— Подумай. Там слава, аплодисменты, деньги, венки, а тут —прозябание в должности сторожа.
— Не хочу, —повторил он, опустив голову.
— Уйди, — махнула она рукой.
Выйдя из таблина, он остановился с колотившимся сердцем, прислушиваясь к разговору.
— Благородная Юлия, ты смеешься над нами? — донесся негодующий мужской голос.
— Кто спрашивает желания раба? — возмущенно горячился другой гость.
Звучный голос Юлии надменно возразил:
— Я не привыкла приневоливать своих людей ни к арене ни к лупанару.
Евдокс не стал дальше слушать. Взволнованный до глубины души, он устремился в сад. Его судьба висела на волоске. Если Юлия все-таки уступит и он окажется во власти Спуринны, ему придется снова выступать на арене. Более, убивать зверей, испуганных, голодных, измученных, ещё более несчастных, чем их убийца. Но нет, госпожа не переменит решения: в ее удивительных глазах он уловил нечто обнадёживавшее .
Перед приходом Евдокса, Юлия думала, что странное напряжение чувств, в котором она пребывала последнее время, может исчезнуть просто и быстро с удалением из её дома атлета. Возможно, его действительно следуетпродать Спуринне. Однако, увидев в дверях могучую фигуру Евдокса, уловив его беспомощную растерянность при виде покупателей, она наполнилась жалостью и более не колебалась: Спуринна не получит этого раба. Замысел Палланта не осуществится. Кто знает, возможно, Евдокс встанет на путь постижения истинного Бога , сделается сочленом их тайного сообщества— вправе ли она сталкивать его с этой дороги лишь потому, что не может справиться с собственными страхами?