— Значит, ты отказываешься продать атлета? — провожая жадным взглядом мускулистую фигуру Евдокса, раздражённо допытывался Спуринна..
Она пожала плечами:
— Если бы атлет захотел вернуться в цирк, я бы тотчас его продала.
— У меня нет слов! — возопил Спуринна.
Санквиний Максим, вставая, покачал головой:
— Госпожа, твое необычное поведение подрывает основы... Наш обожаемый Цезарь будет недоволен. Он так любит цирк. Надеюсь, ты передумаешь.
Юлия грозно сдвинула брови и стала так похожа на своего ужасного деда – императора Тиберия, что Максим осекся.
Гости удалились. Оставшись одна, она немного всплакнула. Не было никого рядом, кто мог бы ее заслонить от грубого мира. И муж, и матушка пребывали на небесах; Помпония, единственная подруга, не смеет отлучиться из Рима, чтобы навестить её. Разве Юстина, преданное сердце, почувствует огорчение госпожи, но разве могла её утешить больная старуха, ничтожная служанка, какое бы высокое положение в доме она ни занимала!
11.
Мрачный Евдокс отсиживался в садовой сторожке. Явившегося садовника он попросил узнать, ушли ли гости от хозяйки. Тот заверил, что давно ушли и в доме тихо. Каким образом решилась его судьба? Он не знал.
В тот день чествовалась Диана Арицийская; на общую церемонию и совместный обед собрались домочадцы и у них. По окончании священной церемонии Евдокс не последовал за остальными к столам, но остановился в дверях, поджидая хозяйку. Юлия, задержавшаяся у алтаря, должна была пройти мимо.
— Тебе чего? — холодно осведомилась она в ответ на его поклон. — Иди к столу, пока всё не съели.
Сопровождавшая ее служанка хихикнула.
— Имею ли я на это право? — дрожащим голосом осведомился он. — Твой ли я слуга по-прежнему или уже принадлежу Спуринне?
— Что за вздор? — пожала плечами госпожа. — Никто тебя не продавал. Ведь ты не захотел возвращаться в цирк.
Ноги Евдокса ослабли от внезапной радости, и он рухнул перед хозяйкой на колени:
— Позволь мне поцеловать твою руку, госпожа.
Если бы сильное волнение, он никогда бы не решился на такую просьбу. Юлия отпрянула:
— Зачем это?
Зачем?! Благодарность переполняла его.
Махнув разинувшей рот служанке, чтобы та отошла, Юлия строго велела Евдоксу встать.
- Да охранят тебя боги, милая госпожа, за то, что ты оставила меня в своем доме... — пылко начал он благодарить.
- Возможно, я сделала ошибку, — недовольно перебила она,. — Ведь ты циркач, тебе нужна слава арены. Наша жизнь скоро тебе наскучит.
Она была ниже ростом, и, встав с колен, он глядел на свою госпожу свысока, но такими сияющими глазами что она потупилась.
. — Циркачом меня сделала злая судьба, - грустно напомнил он. - Арена мне давно опостылела. Первый же тигр сожрал бы всю эту гору мяса. Ты подарила мне жизнь, госпожа.
Юлия не согласилась:
— При чём здесь я? Ты отказался. Разве отменен закон, запрещающий насильно отдавать рабов в зверобои и гладиаторы?
Закон этот был принят лет двадцать назад, после того как кровожадный папаша Юлии возмутил в цирке римский народ своей свирепостью. Заметил, как дрогнуло лицо хозяйки, Евдокс напомнил понуро:
— Есть много способов заставить раба согласиться выступать добровольно. Например, пообещав ему свободу.
Она уже готовилась уйти, но тут приостановилась и с некоторым любопытством покосилась на него:
— А ты не хочешь получить свободу таким путем?
Вопрос ее больно задел атлета. Он потупился и долго молчал. Заметив причиненную боль, она терпеливо ждала. Наконец он вскинул голову:
— Свобода — на каждом суку, в каждой пропасти., если жизнь станет нестерпимой.
— Ты слушал философов? — несколько свысока удивилась она.
Эта спесивая римлянка принимала его, сына великой Антиохии, за какого-то неуча!
— Мой отец был состоятельным человеком, и денег на обучение сына не жалел.
— Вот как? — рассеянно обронила она и пошла прочь.
- О чем госпожа так долго беседовала с тобой? — окружили его сгоравшие от любопытства собратья по рабству.
Вздохнув облегченно и обняв всех за плечи, он потащил их к столу, туда, где уже начиналось пиршество.
Юлия была взволнована разговором и, придя к себе, долго не могла успокоиться. Свое состояние она сочла нездоровьем, началом лихорадки, и огорчилась, так как вскоре собиралась в поездку за сыном, на побережье. Служанки давно поведали госпоже о судьбе атлета, о том, что до двадцати четырех лет он не знал, что рожден несвободным отцом, а узнав и вмиг лишившись дома, состояния и невесты, не стал возмущаться, но добровольно отдался в руки работорговцев и с тех нор ни разу не попытался бежать, терпеливо снося свой жребий. Больше всего Юлию поражало это добровольное и внезапное подчинение злой судьбе. Сама она боролась с несчастьями и страстно негодовала, пока Высшая воля не просветила ее.