Явившись в Тибуры как всегда незваным, Паллант привез римские новости. Юлия рассеянно слушала его, зная, что главное он приберегает напоследок.
— О тебе, госпожа, говорили на Палатине, — наконец выложил он.
— Вот как? — как можно равнодушнее откликнулась она.
— Сестры Цезаря, да покровительствуют им боги, настроены против тебя, — внушительно заметил он. Речь шла об Агриппине и Юлии, дочерях Германика; Друзиллы уже не было в живых. Самолюбивые и злые, они ненавидели ее.
— Я им не соперница, — пожала Юлия плечами.
— И все-таки тебе не надо раздражать наших божественных властителей, — настаивал гость.
— Да в чем дело? — недовольно поморщилась она.
Оказывается, сенаторы Максим и Спуринна – недавние неудачливые покупатели пожаловались Цезарю, что Юлия удерживает среди своей челяди знаменитого атлета, не давая ему выступать на арене и лишая тем самым народ римский законных развлечений. По счастью, Калигула не интересовался атлетами; вот если бы дело касалось возницы, он бы тут же вмешался. А то, что Спуринне не удалось исполнить свою прихоть, и купить атлета для собственной блажи, его развеселило, и сенаторы отъехали ни с чем. Однако бывший при том Нонний Аспренат, прихвостень Гая, успел напомнить Цезарю: Юлия-де скрывает в горах сына.
— В ответ Цезарь насмешливо отозвался: «Нам ли бояться четырехлетнего ребенка низкого происхождения?» — повествовал Паллант, ухмыльнувшись при виде смятения Юлии, которое она не смогла скрыть. — Однако сестры напомнили ему, что ты еще не вышла из детородного возраста, и стоит тебе выйти замуж, в государстве могут случиться неурядицы. Они потребовали у брата строго запретить тебе новое замужество.
— С радостью подчинюсь, — откликнулась расстроенная Юлия.
Паллант одарил ее долгим взглядом.
— Продай атлета Спуринне, — внушительно посоветовал он. - Тебе нужны друзья, а не враги среди могущественных людей. Думай о будущем, внучка Цезаря Тиберия.
Она молчала, так как прекрасно поняла, на что он намекает, и ужасаясь бездне, в которую он ее толкал. Нагнувшись почтительно к Юлии, Паллант взял ее за руку. Мурашки пошли у нее по спине, однако она не посмела выказать отвращение.
__Могу я говорить с тобой откровенно? — прошептал он.
— Изволь, — нахмурилась она. Пусть выскажется раз навсегда, чтобы не терзать ее от случая к случаю.
— То, что я скажу, доказывает мою величайшую преданность тебе, внучке моей благодетельницы...
-- То, что ты скажешь, известно мне наперед, — высокомерно усмехнулась она. — Продолжай.
— У Гая нет наследников. Ты и твой будущий супруг, выбранный с умом, могут принять после него высшую власть. Твой сын…
- Мой сын?! – содрогнулась она.
- Ты ведёшь себя неосторожно, пряча его в горах…
Резко встав, Юлия вперилась в наглое лицо:
— Я позволила тебе говорить откровенно, но в первый и последний раз. От власти я клятвенно отказалась еще при жизни деда , - за себя и свое потомство. Ступай.
Ее вспышка не произвела на Палланта впечатления.
-Ты вправе мне не доверять. Но подумай о нашем разговоре. Риму нужен Санквиний Максим. Уступи раба Спуринне, и я буду знать, что ты благоразумна и заботишься о будущем.
— Прощай, — нетерпеливо указала она на дверь.
Медленно встав и расправив широкие плечи, он смерил ее своим презрительно-насмешливым взглядом, давая понять напоследок, что ничуть не боится Юлии. Бояться — ее доля: ведь в заложниках у судьбы ее единственный ребенок.
Едва занавеска за ним опустилась, она застонала, запустив пальцы в свои густые, прошитые ранней сединой волосы: скромная прическа, старательно выполненная Фебой, пришла в полный беспорядок. Отныне и Паллант в стане ее врагов, которым нет числа. Впрочем, он всегда был ее недоброжелателем, так что жалеть особенно не о чем. Откуда на Палатине известно, что ее сыночек в горах, а не на взморье? Предатели на каждом шагу. За ней наблюдают , и наблюдают хорошо. И, стало быть, можно вернуть малыша домой, раз уж все равно его местопребывание раскрыто.