Подхватив Клавдия под локти, отпущенники затолкали патрона в носилки, и свадебный поезд двинулся к дому невесты.
Как Юлия и ожидала, ни Гай, ни сестры не явились на торжество; отсутствовали и все сколько-нибудь значительные сенаторы. Правда, из дружбы к матери невесты присутствовало несколько высокородных матрон. Невеста Юлии не понравилась: молодая девушка была похожа на мать, однако яркая и чувственная красота Домиции выродилась у Валерии Мессалины во что-то грубое и тупое. Пятнадцатилетняя, она выглядела взрослой женщиной и, казалось, чванилась этим. Жених ничуть ее не отпугивал. Когда, вручая подарки, Клавдий нагнулся к невесте и начал реветь своим звериным голосом какие-то любезности, причем, не сдержавшись, при всех сунул руку ей за пазуху, она только захихикала, будто подобное обращение ей, патрицианке и девственнице, было привычно. Юлия слышала, как перешептывались о невесте две матроны:
— Домиция хлебнула с ней горя...
— Сбыть попорченный товар помог Паллант...
День выдался на редкость утомительным и бестолковым. Единственной отрадой для Юлии стало свидание с Помпонией — подругой детства и юности, верной опорой во всех жизненных передрягах. Помпония была замужем за важным сенатором, любила мужа и не могла отлучаться из Рима; виделись подруги нечасто. Их общей тайной, их радостью и неиссякаемой надеждой была вера. Об этом они могли втайне беседовать бесконечно. Время летело для них незаметно. Увлеченная беседой, Юлия раскраснелась, глаза ее сияли: она казалась помолодевшей на добрый десяток лет, и Помпония сказала:
— Ты сегодня какая-то другая...
— Но ведь Он вернется к нам, наш Господь, — радостно воскликнула Юлия. — Я только сейчас до конца это поняла. Он вернется, мир неправды рухнет, и настанет Царство Божие. Я верую, Помпония!
17.
Телохранители сопроводили хозяйку в дом сенатора Авла Плавтия и Помпонии, где их сытно накормили и отвели отдыхать, так как застолье у господ могло затянуться. Евдокс дошёл до привратницкой, присел у порога и задумался, перебирая пестрые впечатления дня. Он увидел сразу столько знатных особ, столько чванства и спеси, что ему стало тошно; отвыкнув от многолюдства в тихом доме Юлии, он чувствовал утомление от всей этой пестроты, суетни и толчеи. Как разительно отличалась его молчаливая госпожа от окружавших ее пестрых, крикливых, вертлявых женщин! А ведь он провел не один год в злом угаре цирка, притерпевшись к быту миллионного города, но сейчас внушавшего ему отвращение. Как тих был дом, куда его сейчас привели, как молчаливы и услужливы слуги! Привратник даже слова не обронил, когда он устроился рядом.
Раздумья атлета прервал чей-то голос, выкликавший имя Евдокса: его звали в дом.
Он вошел в ярко освещенную столовую, где несколько мужчин в богатых одеждах непринужденно возлежали на шелковых подушках вокруг стола с закусками; их жены скромно сидели рядом с ложами, сложив руки на коленях. Юлия, милая госпожа стояла посреди триклиния с папирусом в руках и при виде его благосклонно кивнула. Сердце его дрогнуло.
— Друзья мои, — обратилась ко всем Юлия, и звучный ее голос легко перекрыл шум, — призываю вас в свидетели моей воли. Я хочу, чтобы мой раб стал свободным. Он отпущен.— Она повернулась к Евдоксу. — Ты свободен. Вот тебе письменное
подтверждение отпуска на волю, скрепленное подписями свидетелей и печатью претора... — И она протянула ему папирус.
Евдокс стоял, оглушённый. Что происходит? Над ним насмехаются? Но все люди у стола оставались серьёзны и доброжелательно кивали, встретив его недоуменный взгляд. Голова его пошла туманом. Кое-как справившись с волнением, он сообразил, что надо благодарить, и, опустившись перед госпожой на колени, хотел поцеловать ее туфлю. Юлиярезкопопятилась:
— Ступай. — Ему показалось, что она недовольна. — Теперь ты свободный человек. Можешь хоть сейчас уйти куда захочется.
Так это правда? Он внезапно получил свободу? Великое событие, о котором он столько мечтал, свершилось так просто и быстро, что атлет не находил слов. Покинув триклиний , он побрёл по дому к выходу, где сел на прежнее место, стараясь успокоиться. Ярко освещенный триклиний, знатные господа у стола; статная женщина в темной одежде, ее огромные, сумрачные глаза - всё это стояли перед мысленным взором, не давая успокоиться. . Итак, он свободен. Достаточно было одного слова Юлии и легкого ее мановения, чтобы он обрел то, к чему тщетно стремился много лет. Но радости не было. Рука госпожи одним взмахом ввергла его в какую-то новую жизнь, оборвав милую сердцу нынешнюю, — но ведь даже эта щедрая рука, не в силах стереть с него клеймо бывшего раба, которое он всё равно будет носить до конца жизни. Уйти ? Как порвать те незримые, но прочные нити, привязывавшие его к Риму… нет,к дому Юлии!? Как уйти от нее, даже если она желала его ухода?