— Говорят тебе, он отпущен! — возмутилась она.
— Отпущен с претором? В противном случае ты всегда можешь отменить свое решение.
Юлия насторожилась: поторопившись с освобождением Евдокса, , она не предусмотрела кое-каких мелочей, и Паллант знал это.
— Я своего решения не отменю.
— Дорогая госпожа, почему ты не прислушиваешься ко мне? Я тебя люблю как внучку моей обожаемой благодетельницы, я желаю тебе добра. Ты должна принимать мои добрые советы хотя бы ради сына. Удали Евдокса из твоего дома. —Внезапно потребовал он, уже не ссылаясь на желание Мессалины.
— Да что с тобой? — рассердилась Юлия. — У меня нет в запасе другого домоправителя. Может, мне всю прислугу удалить?
Он встал:
— Помни. Сегодня я искал с тобой мира.
Возмущённая, она тоже поднялась:
— Тебе охота распоряжаться в моем доме, как распоряжался ты в доме моей бабки! Этому не бывать!.
Ни слова более не произнеся, Паллант встал и удалился; лицо его не предвещало добра.
20.
Несмотря на исполнение обязанностей домоправителя, Евдокс попрежнему не имел доступа к госпоже и множество затруднений, возникавших у него, должен был решать сам либо в неотложных случаях испрашивать у хозяйки особую аудиенцию. Юлия упорно избегала его, а ее служанки, в первую очередь Юстина и Приска, ревниво в этом помогали. Однажды маленький Плавт, развлекаясь на палестре, неловко упал и разбил колено. Няньки подняли переполох; Евдокс был позван к госпоже для объяснения. Он редко видел Юлию в последнее время, и каждая встреча с нею становилась для него событием, к которому он не очень стремился. Сомнений не оставалось: его влекло к этой женщине, и он трепетал при мысли, что когда-нибудь она может это заметить.
Юлия сидела на скамейке во внутреннем садике, грустная и усталая.
— Я видела ушибы малыша: ничего страшного, — остановила она объяснения. — Пусть продолжает занятия: мой сынок должен вырасти настоящим мужчиной.
Всё было сказано, однако она медлила его отпустить. Евдокс смущенно наблюдал за хозяйкой: казалось, она что-то хотела добавить ещё, но скованность мешала ей.
— Тебя гнетет что-то, госпожа? — наконец осмелился спросить он.
— Меня гнетет собственное несовершенство, — сжала она руки. — Я недостойна Господа моего, которому молюсь.
Служанки ее располагались в некотором удалении от них; за много месяцев это был первый случай, когда Юлия и Евдокс беседовали почти без свидетелей. Немного пугаясь собственной дерзости, Евдокс спросил:
— Не слишком ли ты строга к себе?
—- Если бы я следовала заветам Господа, — покачала она головой, — я бы давно освободила всех слуг и раздала свое достояние, а сама бы уехала далеко- далеко. Но я не могу этого сделать из-за сына! — с мукой закончила она.
— Милая госпожа, — помолчав, заговорил он намеренно о другом, — когда ты расскажешь про вещий сон, виденный тобой на берегу Галилейского моря?
Дрогнув, она пристально посмотрела на него:
— Почему ты спросил?
— Разве ты не обещала? — смутился он.
Ее строгое лицо, украшенное нелепо-хищным носом, будто подернулось дымкой. Мыслями она ушла в те далекие дни, когда вдвоем с матерью гуляла по берегу Геннисаретиды.
— Изволь, — вдруг тихо произнесла она. — Я расскажу тебе одному. В ту ночь мне приснилось, что я стою на берегу, а по озеру в лодке плывет тот удивительный проповедник,. От радости и благоговения я опустилась на колени, протянула руки и взмолилась: «Господи, дай мне счастья». И тут я увидела, как, шагнув из лодки, Он приближается ко мне. Он шел по воде, и вокруг головы Его мерцало сияние. Я молча ждала, не в силах пошевельнуться.. Приблизившись, Он положил руку мне на голову. Я чувствовала, что Он жалеет меня и не хочет говорить…. Но тут я стала просыпаться. Уже проснувшись, я все еще ощущала тепло Его руки на своей голове. Ты понимаешь? Он коснулся меня. С тех пор Он — мой Бог, Чем больше я узнаю о Нем, тем больше люблю Его. Он дал мне силы встречать удары судьбы, но безропотно покоряться я так и не научилась. . — Внезапно она обратила лицо к атлету: — Не могу понять, как ты, не ведая Господа, обрел великий дар смирения?
Он и сам не заметил, как опустился на скамью рядом с Юлией и, неотрывно глядя на нее, с жадностью слушал ее рассказ. Последнее ее восклицание привело его в чувство. Она хотела знать, как он выжил в рабстве? Он и сам не знал и растерянно оглядел свою большую, набрякшую жилами руку, лежавшую на спинке скамьи, и другую, уроненную на колено; повел тяжелыми плечами. Наверно, ему помогли Тефтай и Марфа.
— Ты права, я не знал истинного Бога, — задумчиво произнес он, — но, мне кажется, я верил в Него от рождения.