Они замолчали. Оба чувствовали, что нежность их друг к другу стала так велика ,что им никогда уже не сделаться чужими. И все препятствия между ними, нагроможденные людьми и обстоятельствами, показались столь малыми и ничтожными, что о них можно было не вспоминать. Служанки удивленно поглядывали на вольноотпущенника, свободно рассевшегося подле госпожи и беседующего, будто равный.
— Ступай, — слабо улыбнулась Юлия.
21.
Из Рима к подруге внезапно приехала Помпония. Только очень важное дело могло заставить преданную семье матрону покинуть дом и примчаться в Тибуры. Женщины надолго уединились.
Обеспокоенная Юлия ждала от гостьи неприятных новостей, однако Помпония долго рассказывала о собственных заботах, о зубках младшего сыночка и о проказах старшего. Не выдержав, Юлия взяла ее за руку:
— Я вижу, что-то случилось. Открой, что привело тебя сюда.
Помпония низко опустила голову, закутанную , как и у Юлии, покрывалом, но только белым.
— Не знаю, как и сказать.
— Не томи.
— Юлия, — начала Помпония неуверенно, — не произошло ли в твоей жизни чего-нибудь необычного? Ты ничего не скрываешь от меня?
Удивленно глянув на подругу, Юлия сдвинула брови в раздумье. Внезапно на ее щеках стала проступать краска.
— В моей жизни никаких изменений не произошло. Я ничего от тебя не скрываю, — качнула она головой.
— Не появился ли у тебя любовник? — в замешательстве выпалила гостья.
— Что? — ахнула Юлия. — Ты меня изумила!
— Так я и думала! — обрадовалась подруга. — Пусть Бог накажет людей, говорящих о тебе дурно.
Разволновавшись, Юлия ждала разъяснений. Собравшись наконец с духом, Помпония сообщила ей убийственную новость: в Городе гуляет слух, будто «тибурская затворница», истомленная вдовством, вступила в сожительство с рабом — бывшим цирковым атлетом, приобретенным ею для блуда. Евдокса в Риме знали; то, что он куплен ею, внучкой Тиберия Цезаря, и что она отказалась уступить его за хорошую цену сначала Снуринне,а потом супруге самого дядюшки Клавдия, чьими-то стараниями сделалось широко известно.
Помпония долго еще говорила, называя громкие имена злопыхателей Юлии и её встревоженных друзей. Потрясенная женщина безмолвствовала: никогда за всю жизнь ее не обвиняли в позорящем матрону поведении.
— Это Паллант, — еле слышно шепнула она, когда подруга замолчала. — Я отказалась вступить с ним в сговор. Он низок и мстителен, этот потомок аркадских царей.
У женщин не было тайн друг от друга. Они и раньше откровенно обсуждали извращенную жестокость нынешнего Цезаря, последствия ссылки дочерей Германика и казни Лепида, опасное положение Клавдия при умалишенном Гае, другие римские дела, но тут их сковало смущение.
— Немедленно удали из дома атлета, — взмолилась Помпония. — Исчезнет он, и сплетня иссякнет сама собой.
Юлия всё ниже опускала голову. Наконец, не выдержав, закрыла лицо своими большими, прекрасными руками и расплакалась. Она плакала беззвучно, уязвленная жгучей обидой. Это были слезы побежденной.
22.
То блаженное чувство близости, которое Евдокс испытал, слушая рассказ Юлии о вещем сне, сменилось каким-то торжественным покоем. Патронесса указала ему путь к свету; а зажегши свечу, не ставят ее под горшок. Вчитываясь в переписанные им и хранимые речения Господни, Евдокс все более постигал их глубину, все сильнее порывался к какой-то новой жизни, негодуя на свое прошлое жалкое и позорное существование. Он растратил попусту тридцать лет, так и не начав жить. Если бы не встреча с Юлией, он так и продолжал бы прозябать во тьме своего невежества.
Дневная жизнь несла иные заботы. Не будучи назначен на должность домоправителя, он исполнял его обязанности, и просил там, где надо было приказывать, часто получая отказы. Не желая тревожить госпожу по мелочам, он по-прежнему вынужден был обращаться то к Протогену, то к Юстине за помощью, но диспенсатор был всегда занят по горло, а начальница над личной прислугой госпожи, давно невзлюбив его, отнюдь не спешила помочь. Евдокс понимал, что рано или поздно ему придется просить госпожу утвердить его в должности либо освободить от возложенных обязанностей.
Спор с Юстиной разгорелся по пустякам, из-за жилья для одной из ее наушниц, но перерос в жёсткое противостояние. Евдокс потребовал разговора с хозяйкой. Последние дни он видел Юлию только мельком ,со стесненным сердцем отмечая, что она явно избегает его. Наверно, она сожалела о последнем откровенном разговоре с жалким вольноотпущенником.
Юстина ,в негодовании отвергнув требование втянуть в спор госпожу, принялась укорять его беспокойным характером. Он настаивал на своем. Рассерженная старуха вынуждена была доложить Юлии о просьбе Евдокса.