Госпожа назначила время неполадившим домочадцам. Как всегда закутанная в черное чуть ли не до носа, Юдия была строга и печальна; она не удостоила атлета взглядом. Юстина обрушила на Евдокса упреки в настырности. Евдокс возразил, указывая, что настырным его заставляют быть обязанности.
— Кого, а уж меня не обманешь! — запальчиво погрозила ему Юстина. — Прикрываешься делами, а глазом голодным ешь всех женщин в доме,!
- Но не тебя, Юстина! –осмелился возражать удивлённый обвиняемый.
Госпожа молчала. Щеки Юлии слегка порозовели.
— Юстина! — приподняла она свои длинные брови с укором.
— Я говорю правду! Этот дерзкий раб мыслит непочтительно о тебе, моя голубушка! — запричитала вредная старуха. — На твоем месте я велела бы Оптату спустить с него шкуру.
— Я подумаю, — чуть улыбнулась госпожа. — Ступай, нянюшка, у тебя много дел., наверно.
Та нехотя удалилась. Евдокс стоял перед хозяйкой, пылая краской. Он готов был разорвать Юстину на части. Искоса глянув на него, Юлия потупилась:
— Извини старуху: она меня вырастила, и ко всем ревнует. Я для нее красавица, несмотря на мой нос.
— Она сказала правду, — хрипло выдавил он. — Ты красавица, и я тебя люблю. Вели Оптату приготовить плети.
Наверно, говорить этого не следовало. Судорожно сплетя пальцы, пытаясь совладать с собой, Юлия высокомерно заметила:
— Любить хозяйку — твой долг: я дала тебе свободу.
Не в силах отречься от своих слов, он упрямо мотнул головой:
— Я люблю тебя мужской любовью.
— Что?.. — испугалась она. — Замолчи! — Ее голос сорвался в крике: — Знаешь ли ты, что с тобой надо сделать за дерзость? — Тяжело дыша, она облизала губы. —Немедленно скажи, что ты пошутил. Ну?
Их глаза встретились, и она сникла.
- Я тебя люблю недозволенной любовью, - повторил он, не опуская глаз. - Вели Оптату достать плети.
— Евдокс, — умоляюще шепнула Юлия после молчания, — твои слова ложь, сознайся...
Тридцатисемилетняя вдова, она казалась сейчас растерявшейся девочкой, впервые услышавшей слова любви.
— Нет, Юлия, —^ покачал он головой. — Ложью было бы отречься от сказанного.
Резко встав, она повернулась к нему спиной и некоторое время стояла неподвижно — высокая и статная, в черном платье до пят. Потом так же резко и внезапно повернула к. нему суровое лицо со сверкающими глазами:
-~ Поди прочь, наглец, и не показывайся мне на глаза!
Дрогнув,низко поклонившись госпоже, Евдокс попятился к двери.
Его наполняла горечь. Она крикнула «наглец», причём гнев ее был непритворен. Признание какого-нибудь патриция не вызвало бы у гордой матроны такого гнева. Для нее он навсегда — бывший раб.
И одновременно он ликовал: слово было произнесено.
Ее терзали противоречивые чувства: досада, стыд, замешательство, — но более всего горькая радость. Она знала, почему он дерзнул признаться ей в любви: ее беззаконное чувство, с которым она столько времени боролась, не было для него тайной. Ни один мужчина не осмелится сказать такое женщине, если не уверен в ее ответном чувстве. Какой позор, какое унижение для знатной римлянки!
.
23. .
Плавт, маленький господин, приболел по зимнему времени, и Юлия несколько дней не показывалась на людях. Эти дни были полны для Евдокса обычных хлопот, но все его помыслы сосредоточились на заповедной части дома, где заперлась госпожа. Временами ему казалось, что он больше ее никогда не увидит, и тогда его охватывала тоска. Не находя себе места, он часто ходил по парку, особенно с ' той стороны дома, где находились покои Юлии. Иногда, будто невзначай, он подходил совсем близко и даже касался рукой каменной стены. Она, владычица его мыслей, была там, внутри, и, может быть, совсем близко. Окон на первом этаже не было. Однажды, не выдержав, он прижался к стене лицом и погладил ее неровную поверхность. Его страстное влечение было так сильно, что, ему казалось, Юлия должна была чувствовать его присутствие сквозь камень. Так стоял он довольно долго, скрытый кустами. Кто-то из домашних прошел мимо по дорожке, но не обратил внимания: справляет человек нужду в неположенном месте, только и всего.
Находясь на втором этаже, Юлия видела, как Евдокс блуждал по парку. Отпрянув от узкого окошка, она дала волю слезам. Там, внизу одиноко бродил дорогой для нее человек, но легче было пробить кулаком каменную стену, чем разделявшие их преграды! Да, она, дочь Цезарей, любила бывшего раба. Какой позор, какое унижение ! Безоглядно влюбилась с первого взгляда, долго и тщетно боролась со своим беззаконным чувством. Но вот силы ее иссякли, нынче она изнемогла. Разве она знала, как сильна любовь, какой это сокрушающий вихрь, способный равно вознести душу до небес и низринуть в бездну. Несчастная ее мать погибла, испепеленная этим чувством. Неужели подобный конец уготован и её дочке?