Но разве она не говорила, что хочет служить вновь обретённому Богу? В таком случае его долг — помочь ей справиться с собой, то есть удалиться на время из ее дома.
Госпожа вернулась из Рима, однако почти неделю они не виделись, избегая друг друга. Наконец она призвала Евдокса. Войдя к ней, он остановился пораженный: его патронесса, которую он привык видеть черной вороной, сидела вся в белом, сверкая обильными золотыми .украшениями; невиданно пышная прическа венчала ее лицо, пылавшее ярким румянцем. Они были одни: даже служанки отсутствовали. Евдокс встревожился: вся соблазн, она дерзко выставила напоказ свои прелести, желая, очевидно, совратить его, бедняка, давно забывшего плотское вожделение. И вправду, она была хороша собой и всё ещё молода, не оторвать глаз от белой кожи и полных, обнажённых до локтей рук.
— Подойди и сядь, — срывающимся голосом велела Юлия.
Приблизившись, вглядевшись, он внезапно понял, что румянец на ее щеках — не румяны, ухищрение соблазнительницы, но предвестие всегдашней сыпи: сквозь нежную кожу на лбу и груди уже проступали зловещие пятна. Наполнившись состраданием, он протянул руку и, желая успокоить, прикрыл своей ладонью ее длинные пальцы, лежавшие на столе . Содрогнувшись испуганно взмахнув ресницами, она вырвала руку и вскочила. Отбежав в угол, со стоном прижалась лбом к стене.
— Юлия... — растерянно начал он, чувствуя, что снова в ее власти, и никуда от нее не уйдет, что сделает все по её воле.
— Молчи, — перебила она, резко повернувшись. Вся кровь отлила от ее лица, и оно померкло. — Я надела всё это, - дёрнула она ворот своего нарядного платья, - чтобы ты запомнил меня такой, а не черным пугалом.
- Я всегда знал, что ты прекрасна, - возразил он, не отрывая от неё взора.
— Евдокс, мы расстаемся, - резко вскрикнула она.
—- Вот как? —- удивленно насторожился он. – Ты отсылаешь меня? В Рим?
— Нет, гораздо дальше. Уезжай за море, в Антиохию, куда хочешь. Немедленно уезжай!
Он поднял брови:
— Что-нибудь случилось?
— Нет. Пока нет. Мне угодно, чтобы ты не только покинул мой дом, но уехал далеко-далеко. Я тебя прогоняю, — хриплый смешок вырвался из горла Юлии. Снова сев, она отвернулась.
— Ты права, — раздосадованный, ио чувствуя некоторое облегчение, потупился он. — Нам лучше расстаться.
Юлия прикрыла рукой лицо.
— Значит, ты охотно покинешь нас? — голос ее дрогнул, в нем послышались слезы. – А как же Феба с её малышкой?
- Ты знаешь, что Феба мне не нужна, - рассердился он. – Но обидно, как легко ты гонишь прочь преданного тебе человека.
--- Нет, не легко, - сокрушённо возразила она, и голос её задрожал. - Но так надо! Для твоего же благополучия.
- Ты издеваешься надо мной?
- Тебе охота снова стать циркачём? – гневно вспыхнула она. – Этого хотят на Палатине.
Недобрые догадки зашевелились в нём, и Евдокс потупился. Настало молчание.
- Я могу спрятаться и жить где-нибудь неподалёку, чтобы всегда иметь возможность явиться и защитить тебя, моя госпожа, - умоляюще попросил он. - Нет, нет!... Уезжай. Ведь ты не раб.
Потупившись, он тихо признался:
- Когда я вижу тебя, я снова становлюсь рабом.
Юлия горько улыбнулась:
--- Не ты. Раба — я. Раба обстоятельств. Ты — свободный человек. Простимся!
Он понял, что её решение неколебимо.
— Надолго?
— Не знаю. — Мучительно пытаясь успокоиться, она сжала руки и заговорила обыденным голосом: — Ты должен как можно скорее уехать из Италии. В Азии у меня есть имения, доход от которых будет принадлежать тебе. Не спорь. Тебе понадобятся деньги для благих дел. Я уже приказала диспенсатору написать туда. Догадываюсь, ты всё раздашь. Пусть так; раздавай, но сам не смей голодать. Теперь уходи.
--- Наш храм останется недостроенным.
--- Я дострою его.
Он наконец понял, что они расстаются навсегда. Странный холодок побежал по спине. Разлука была освобождением от многого, но таким, от которого болело сердце.
— Юлия! — протянул он к ней руки. — Мы не могли быть вместе в этой жизни. Никто не виноват.
Она сделала отстраняющее движение;
—Бог с тобой. Уходи же, уходи!
— Будь счастлива и здорова, госпожа.
Она нетерпеливо кликнула служанок.
34.
Казнь другой Юлии, дочери Германика некоторое время держали в тайне. Носатая Юлия узнала о гибели двоюродной сестры позже всех и, возмущенная, устремилась в Рим. На этот раз она добилась свидания с Цезарем и бесстрашно высказала ему всё, что думала, обвиняя Мессалину и вольноотпущенников в самоуправстве. Клавдий обещал разобраться.