— Статуя Цезаря все еще не установлена?
Евдокса он смерил быстрым, колючим взглядом, так что у того кожа пошла мурашками.
— Кто это? — осведомился Евдокс у Никепора, едва гость прошел.
Грубоватое лицо домоправителя, все утро бывшее добродушным, сделалось хмурым и озабоченным:
— Паллант. Отпущенник Антонии, бабки нашей госпожи. А статуя Гая Цезаря и впрямь ещё не установлена.Я-то при чём? Госпожа всё никак не может определить ей место.
Неприятное чувство от встречи с Паллантом рассеяла Феба. Несколько дней она дулась на Евдокса, но, сделав себе утром удачную прическу, побежала ему показываться.
— Здравствуй, моя красавица, — ласково приветствовал он ее.
— Красавица, да не твоя! — тут же задорно откликнулась она, сияя улыбкой и ямочками на щеках.
— Отчего ты не сделаешь госпоже такую же красивую прическу? — ловко направил он разговор на занимавшую все его мысли хозяйку.
Феба пожала плечиком:
— Если бы госпожа позволила, я бы сделала, но она требует, чтобы ее причесывали, как старуху.
— Скорей бы уж она сняла свой траур... — продолжал Евдокс наводить Фебу на разговор о госпоже.
Девушка сделала испуганные глаза:
— Никогда она его не снимет. Разве ты не слышал, что ее мать уморили голодом за то, что она отравила отца Юлии?
— Не болтай лишнего, девушка, — отшатнулся Евдокс. Феба обиделась:
— Про это все знают. А если не хочешь слушать, не спрашивай. — И была такова. Он же задумался, опечаленный сообщением Фебы. Значит, у госпожи много горестных воспоминаний… Постепенно, осторожно выспрашивая многих, он узнал еще одну тайну дома.. Родители Юлии погибли не своей смертью, а динственный брат был убит по приказу Цезаря Гая, едва тот принял власть Она же еще при жизни деда сама отторгла себя от священного Дома Цезарей, выйдя замуж за незнатного по сравнению с нею человека. А тут ещё раннее вдовство Уходящая молодость, близкое увядание…Евдоксу стали понятней невеселое настроение в доме, темные одежды приближенных к госпоже слуг, её собственный траур.
9.
Красотка Феба по уши влюбилась в Евдокса и, недовольная его медлительностью, постаралась, чтобы окружающие заметили её частые беседы с атлетом. Евдокса стали поздравлять с успехом, — иные добродушно, иные не без ехидства. Он призадумался: снова попасть в женскую ловушку ему не хотелось.
— Зря стараешься, девушка, — напрямик рубанул он красотке, — ухажер из меня плохой.
И это в тот день, когда она повязала голубую ленточку, на удивление шедшую к пышным ее кудряшкам! Губки Фебы задрожали от обиды. Евдокс был непреклонен. Даже если бы он всерьез намеревался обзавестись подругой, что за пара — тридцатилетний могучий мужчина довольно мрачного нрава и желторотый птенчик с бантиком?
Причесывая госпожу (прямой пробор, немного щипцами, несколько рядов колечек на висках и узел волос на затылке – у госпожи прекрасные волосы), Феба глотала слезы. Она очень обиделась на Евдокса. Выросши тут, в строгом доме Юлии, она была добропорядочной девушкой, никогда не имела любовных связей и, покровительствуемая хозяйкой, надеялась выйти замуж, будто свободнорожденная. Однако избранник отверг ее. А ведь она его полюбила.
Вытерев со своего плеча несколько горячих слезинок, Юлия подняла на девушку глаза:
— В чем дело?
Феба только этого и ждала: слезы покатились по ее круглым щекам горохом. Узнав правду, госпожа развеселилась и, уступая желанию своей служанки, обещала поговорить с Евдоксом.
Отказать Фебе она не могла. Однако предстоявший разговор с атлетом, чем больше Юлия раздумывала, приводил ее в смущение. Евдокс был не такой, как другие рабы. Не было в нем ни угодливости, ни приниженности, как не было ни вызова, ни злобы. Спокойное достоинство, доброжелательная ясность поразили её с первого взгляда. Когда он вскидывал свои глаза, обычно опущенные, как тогда, в атрии, впервые перешагнув порог ее дома, она испытывала странное чувство. Этот раб смеет глядеть на нее, внучку Цезаря Тиберия, не как на хозяйку, но разглядеть в ней, она чувствовала, просто женщину. Кулачный боец, цирковая знаменитость; избалованный распущенными горожанками красавчик, он, конечно, привык вести себя так. Его следвало одернуть , поставить на место. Между тем окружающие, будто сговорившись, хвалили Евдокса. Никепор превозносил свое приобретение до небес, называя его незаменимым в доме работником. Ее служанки судачили о приветливости и добродушии циркача. Сам Пармен с похвалой отозвался о трудолюбии Евдокса, указав на него как на возможного нового собрата в их тайном союзе. Лишь прозорливая Юстина сохраняла трезвость, оставаясь сдержанной в оценках. Возможно, ревнивая старуха опасалась нового раба на всякий случай и однажды даже посоветовала хозяйке отослать его в деревню. Довольно с него и того, что госпожа не пожелала видеть его телохранителем, то есть допустить в ближний круг. Не считая возможным обижать ни с того ни с сего подневольного человека, Юлия тем не менее предпочитала держать его на расстоянии: присутствие Евдокса мешало ей, будто заноза, отвлекая и рассеивая внимание . И, пообещав Фебе стать свахой, она испытывала теперь досаду все больше тяготясь данным Фебе словом.