— Ах, так?! И вы не побоитесь обструкции и презрения от всего мирового сообщества психиатров?
— Дорогой Освальд. На презрение напыщенных снобов, которые в нашей профессии мало в чем разбираются, я, простите за грубость, клал с прибором. А мнение тех, кого я действительно уважаю, сильно отличается от вашего и вам подобных, по сути своей, технических специалистов. Поэтому требую немедленно покинуть данное помещение.
— Господин Синицын! — уже почти рычал разъяренный представитель производителя. — Вы еще страшно пожалеете о содеянном. Зло — всегда наказуемо! — выкрикнул он напоследок, после чего, похоже, вышел вон.
Наступила минута полной тишины, если не считать звука шагов. Затем еще несколько минут относительного спокойствия, и главврач вернулся. Хоть я и не видел ничего (глаза самопроизвольно и давно закрылись), но почему-то представил себе определенные действия. Наверное, ауроцепция помогла. Ведь за это короткое время можно было выгнать помощника из операторской, отключить видеокамеры и запереть второе помещение на ключ. Так сказать во избежание посторонних ушей.
А потом голос дяди Аристарха раздался возле самого моего уха:
— Максим, ты этого слесаря не слушай, такие, как он, вообще дальше инструкций ничего не видят. А вот чтобы познать, охватить единым взглядом всю проблему, у них ни желания, ни опыта, ни образования не хватает.
Естественно, что я не смог удержать проявления недовольства от таких речей. Потому и задергался, точнее говоря, постарался двигать лишь одной челюстью, а что там задергалось в организме, мне оглашать не стали. Только и раздалось шиканье:
— Тише, тише! Не возмущайся! — зашептал он, словно перевел мои судорожные движения в слова или тоже ауру читать научился. — Понимаю твое недовольство, и, поверь мне, будь я на твоем месте, вел бы себя идентично. Только у меня гораздо больше данных о твоем теле, чем у остальных, вместе взятых. И, что хуже всего, на мне лежит вся ответственность за твое состояние. Папашу-то своего хорошо знаешь? — сделал паузу, дожидаясь пока я дернусь. — Вот именно! И я его знаю, мы с ним давние приятели. Ведь если он на что-то взъестся, то от моей клиники, да и от меня самого только клочья полетят. Объясняю: я не столько боюсь, сколько отлично осознаю все возможные негативные последствия. Честно говоря, если бы я предвидел такое развитие событий, вообще бы помалкивал и об игровой комнате, и тем более о ее закупке. Не пришлось бы брать у Сергея огромные суммы, а теперь отчитываться за результаты. Ибо легче было бы пригласить нескольких коллег высокого ранга и вывернуться под шумок групповой ответственности. Чтобы с тобой ни случилось, меня бы это не коснулось. Но тут дело другое… тебя я знаю чуть ли не с пеленок…
Он замолк на несколько тягостных минут. А я постарался не шевелиться и максимально расслабился, чтобы, не дай бог, не пропал слух. Что-то мне подсказывало, что на мою голову еще не все возможные беды свалились, и это неимоверно напрягало. Да так оно в действительности и оказалось.
Врач тяжело вздохнул и приступил к изложению вставших перед нами трудностей. Правда, вначале засомневался в существующем между нами контакте:
— Ты хоть слышишь меня? — мое дергание его не очень убедило. — Ты слишком часто вздрагиваешь непроизвольно. Давай повторим вопрос — ответ… — лишь после пятого согласованного нами действия он поверил: — Отлично!.. Точнее говоря, рад, что ты меня слышишь и понимаешь. Все остальное — скверно. Так вот… Еще два дня назад я получил особенную спектрограмму одной из частей твоего мозга. Она сразу вызвала у меня подозрение из-за неуправляемости твоего тела. А за прошедшие два дня мы с тобой оба убедились, что твой разум сохранился великолепно. Исчезли лишь связи между ним и частями тела. Точнее, они есть, но совершенно перепутаны. А всему виной небольшая опухоль в голове… И спектрограмма это подтвердила.
Наверняка я сильно дернулся после этих слов, так как тон стал максимально сочувственным:
— А то я не понимаю, каково тебе! Но в то же время я хорошо знаю, насколько ты человек решительный, отрицающий любое нытье и готовый сделать все нужное, даже находясь на смертном одре.
Несмотря на бушующую в моем сознании бурю, я приложил все силы, чтобы не шелохнуться. Наверное, мне это как-то удалось, потому что послышалась похвала:
— Стойко встречаешь очередную жизненную перипетию, значит, я в тебе не ошибаюсь. И немедленно перехожу к делу. Не стану утомлять всякими заумными медицинскими терминами, таблицами и аналитическими графиками. Итоговые выводы таковы: опухоль не операбельна, и в нормальном состоянии, если мы поставим тебя на ноги, угробит тебя за год, а то и меньше. Главное в моей фразе: " если мы тебя поставим на ноги". Потому что именно в ней заключается главный парадокс. Имеются два случая в медицинской практике, когда люди, лежавшие в коме с такой же опухолью, через год от нее избавились. Но! Все это время, весь год(!) продолжая оставаться в коме. То есть сам организм, если ему не мешать и не напрягать умственной деятельностью, прекрасно справляется с этой убийственной напастью. Мм… ты понял суть стоящей перед нами проблемы? Если нет, шевели челюстью на счет три…