Плеханов улыбнулся пронзительными глазами и сказал, что при баллотировке поправок на все вопросы будут даны обстоятельные ответы, волнующие делегатов.
…Крохмаль не принимал формулировки о возвращении крестьянам земли, отрезанной у них в 1861 году, а был за требование ее национализации теперь же.
— Почему? — столкнувшись в дверях с Герасимом, вопросом начал он. — Мы отталкиваем от себя м-многих, кто ш-шагнул бы вместе с нами…
— Кто мы?
— М-мы, социал-демократы.
— Пожалуйста, без громких слов, — остановил его Герасим Михайлович. — Конечно, земля, переданная крестьянам, означала бы поддержку партии всей крестьянской Россией, но эти программные требования преждевременные и повредят нашему делу…
— Это з-заблуждение.
— Ну, как знаешь…
Оба, не сказав больше ни слова, разошлись.
На улице было мглисто. Из тумана выплывал частями город. Появлялись прохожие под зонтиками. Мишенев постоял на перекрестке, проводил взглядом Крохмаля и зашел в ближний бар поужинать. Тут было проще. В ресторанах кормили «бычьими хвостами», жареными скатами. Он заказал ростбиф.
После ужина Герасим Михайлович заглянул в читальню, куда по пути захаживали лондонцы. Возле стоек можно было посмотреть столичные газеты, висевшие на стене в картонных папках. Сейчас ему хотелось свежим глазом пробежать брошюру «Об аграрной программе Икса», и он поспешил на квартиру. В одной из улиц, скорее похожей на коридор, его догнал здоровенный детина в старой залатанной одежде докера.
— Хелоу! — крепко хлопнул он Герасима Михайловича по плечу.
— О-о, Мартин! — смеясь, передернул плечом Мишенев. — Ключицу так сломаешь. — Он не мог обидеться, то был его хозяин, портовый грузчик, очень напоминал бакальских рудокопов, простых, доверчивых и открытых людей.
Идти было недалеко. Но Мартин, благодушно настроенный, не торопился. Его тянуло в бар. Герасим Михайлович запротестовал.
— Нет, Мартин! Нет! — он потянул его за узловатую руку. — Пошли домой, Билли и Джон ждут — сыновья твои. Ждет и Катя… Кэтрин.
Мартин послушно побрел за Мишеневым. Они завернули за угол и очутились в такой же узенькой улочке, устрашающе однообразной. Как в каменном колодце, на мостовой отражался блеклый свет зажженных газовых фонарей, матово светились лампы в окнах вытянувшихся к небу домов.
Лондонские вечера коротки. Только отзвонят десять ударов башенные часы — и город затихает.
Мартин уже запаздывал. Обычно в это время он бывает дома.
Кэтрин встретила мужа укором: вот, мол, Мартин, опять связался со своими забулдыгами-компаньонами из дока… Тот виновато топтался перед женой, пытаясь объяснить, что заработал сегодня три лишних пенса. В доказательство вытягивал руку, загибал сначала два пальца, потом еще третий, и Кэтрин сменила гнев на милость.
Вернулся со съезда и Андрей, с которым Герасим Михайлович опять оказался на одной квартире.
Мартин повеселел, пригласил русских парней поужинать с ним. Уселись за стол. Кэтрин принесла чайник, нарезанный тонкими ломтиками хлеб. Андрей достал колбасу, протянул хозяйке банку маринованных овощей. Кэтрин взяла и принялась смеяться. Она передала ее мужу, и тот начал тоже громко и неудержимо хохотать.
Посмеявшись, Мартин объяснил, что, вместо пикулей, мистер купил мазь для чистки медной посуды.
Андрей сконфуженно моргал, на его лице расплылась улыбка. Смеялся и Мишенев.
— Худо без добра не бывает, — сказал он. — Пусть это будет наш подарок Кате.
— О-о! — протянул Мартин.
Все дружно принялись за еду.
Мартин, коверкая слова, расспрашивал квартирантов о России, допытывался, верно ли рассказывали моряки, будто по улицам бродят большие медведи и задирают людей. Герасим, насколько мог, с помощью справочника, пояснил, что это чушь…
Герасим Михайлович долго потом не мог заснуть, ворочался на диване. Думал о нелегкой жизни рабочего человека. Она одинакова — что у англичан, что у русских. Ему хотелось сделать что-то приятное хозяевам, оставить добрую память о себе; пусть знают — русским людям дорог и близок рабочий человек, где бы он ни жил — в Европе или Азии, в дальней Америке или Китае.
ГЛАВА СЕДЬМАЯ
Прения по докладу Ленина открылись спокойно, деловым обсуждением проекта Устава партии. Разговор больше всего шел о связях местных партийных комитетов с Центром, о взаимоотношениях и функции Центрального Комитета, Совета и Центрального Органа. Кто-то говорил о местных организациях, кто-то затрагивал раздел идейного и практического руководства в партии, кто-то касался «организационного недоверия»: не слишком ли Владимир Ильич «перегнул палку» в этом отношении? Но все это было, пожалуй, обычно при обсуждении, необходимо и, прежде чем окончательно принять Устав, который должна дорабатывать комиссия, высказывания помогали выяснить истину.