— Вот так мы жили и дружили. У Владимира Ильича срок кончился раньше, чем у меня. Все ссыльные съехались проводить Ульяновых. Радовались их отъезду, и тяжко было расставаться. Все мы сразу почувствовали какую-то пустоту в жизни. Долго не хватало ульяновского говорка, задора, чтобы поспорить, пошутить, повеселиться. Так с тех шушенских проводов я и не видел его.
«Как хорошо, что приехала в Саратов, познакомилась с таким интересным человеком», — подумала Анюта.
На следующий день Барамзин рано ушел к Антоновой, чтобы разузнать, по прибыл ли транспорт с литературой. Уходя, он оставил Анюте книгу Добролюбова.
— Собеседник серьезный, но скучать не будете, увлечет. — Глаза его, добрые и внимательные, хитровато сверкнули.
Мишенева, пока еще не проснулась Галочка, присела у окна и незаметно для себя увлеклась книгой.
«А где у нас люди, способные к делу? — словно спрашивал у нее Добролюбов. — Где люди цельные, с детства охваченные одной идеей, сжившиеся с ней так, что им нужно — или доставить торжество этой идее или умереть?.. Нет таких людей, потому что наша общественная среда до сих пор не благоприятствовала их развитию. И вот от нее-то, от этой среды, от ее пошлости и мелочности и должны освободить нас новые люди, которых появления так нетерпеливо и страстно ждет все лучшее, все свежее в нашем обществе».
«Как это правильно, как это верно!» — рассуждала Анюта про себя, читая Добролюбова.
Эти вопросы волновали ее с гимназических лет. Она настойчиво искала ответы, хотела понять, почему все так происходит. Пробуждалось единственное желание — поскорее постичь все самой. И мысленно Анюта из будущего переносила все лучшее в настоящее. Ей хотелось видеть свои мечты претворенными. Для этого искала новых людей и новых встреч. Они как бы перешагивали в жизнь со страниц прочитанных книг. Сначала Желябов, Перовская, Халтурин, Федосеев. О них Анюта слышала от Герасима. Потом Плеханов, Ульянов, Крупская, Пятибратов, Бойкова. Теперь вот Барамзин.
Она сняла руки с книги, углубилась в чтение, и Добролюбов снова увлек ее.
Помешал приход Егора Васильевича. Она вскинула на него глаза и не сразу поняла, что сказал. А слова были невеселые:
— Хвостик-то мы подцепили, Анна Алексеевна… Наблюдают за нашим домом.
Барамзин присел к столу, взял книгу Добролюбова, стараясь не выдать тревоги.
Анюта посмотрела на Егора Васильевича. Тот отложил книгу:
— Рухнула наша надежда на революционность крестьянства, как карточный домик, — возвращаясь к вчерашнему разговору, начал он. — Напирал «чумазый»…
Анюта непонимающе взглянула на Егора Васильевича.
— Так назвал нарождающуюся буржуазию Салтыков-Щедрин. «Чумазый» скупал земли башкирской бедноты. Это был открытый и нещадный грабеж среди белого дня. По утверждению Глеба Успенского, только «четверть лошади» приходилось на каждую душу. Можно ли было на одной лошадиной ноге вести крестьянское хозяйство? Как же народники ошибались, думая, что наше время — не время широких задач. Мыслящие люди — интеллигенция, земцы, студенчество — отправились в деревню читать книжки, починять умывальники в больницах, заравнивать ухабы на дорогах…
Ироническая усмешка притаилась в глазах Егора Васильевича. Он махнул рукой и замолчал.
— Нет, Егор Васильевич, я не могла бы так жестоко судить себя. У каждого из нас, у каждого был свой властитель дум. Моей, например, духовной наставницей была Вера Павловна.
Барамзин понимающе тряхнул головой, добродушно рассмеялся.
— Да разве можно сравнивать Чернышевского с Михайловским, теми литераторами, которые забили наши головы идеями, не выдержавшими испытания временем? Хорошо, что в среде интеллигенции оказались крепкие корни, давшие здоровые побеги. Первым надломил мою веру в народнические иллюзии Федосеев. Ульянов же сломал окончательно. Он вывел меня и многих таких, как я, на светлую дорогу, — Барамзин взял снова книгу. — О ней мечтал Добролюбов.
Взгляд Анюты скользнул по акварельным рисункам и этюдам, развешанным над столом в аккуратненьких рамочках, отделанных еловой корой и берестой.
— Вы все это рисовали? — спросила она, вставая и пристально рассматривая их.
— Да, — сказал Егор Васильевич, — самая дорогая память о встречах с Ульяновым в Шушенском.
Протянул руку, указал на один из этюдов, изображавший небольшую, похожую на шапку, гору, зеленую у подошвы и каменисто-оголенную наверху. За горой, на горизонте, сквозь оловянные облака проступали контуры высокого хребта с белеющими снеговыми вершинами.