Каждые десять минут или около того он вскакивает и проходит вокруг стола в темпе двухтактного ритма, размахивая руками, как боксер, наносящий размашистый свинг. Это настоящее чудо, говорил Липучка девчонкам в Теллуриде, когда Габриаль принимался так танцевать. Липучка понимал в этом деле толк. Он родился в Западном Кингстоне, скорее это была мусорная свалка, чем бандитский притон, но место не менее гнусное. Много раз Габриаль слышал от Липучки, что однажды он просто встал, пришел в порт и пустился в плавание по океану. «Куда я мог еще деться из того проклятого места, как не сюда?»
С момента приезда в Рим Габриаль постоянно ощущает незримое присутствие Липучки, он смутно чувствует, что друг где-то рядом или в небе, откуда смотрит на Габриаля, у которого от этого спадает напряжение в душе, и прибавляется злости, сосредоточенности и желания жить. В такие моменты он старается не думать о Липучке, погребенном в снегу, он предпочитает воображать, что его друг распался на мельчайшие атомы и разлетелся по всей вселенной. Когда они однажды говорили о Бобе Марли, Липучка заметил: «Мера достоинства человека — это то, насколько его недостает окружающим».
— Мне до боли не хватает его, — говорит вслух Габриаль, перекрывая рокот приемника. Для него это мантра, заклинание, единственный путь к душевному равновесию. Он никогда прежде не хотел никого убивать, даже тех женщин, что убили его мать, но теперь он страстно хочет убить Исосселеса.
Итак, он уже не танцует, он смотрит на приемник и несколько секунд пытается сообразить, откуда доносится этот новый, непонятный звук. Оказывается, что мяуканье соседского кота слышится из телефона, который Койот вчера тоже починил. Телефон присоединен к маленькому ящичку, на панели которого светятся восемь мигающих красных огоньков. Если огоньки перестают мигать, но продолжают светиться, то это означает, что телефон прослушивается, и для такого случая надо припасти эзоповы легенды. Два вечера назад Габриаль утомил всех, придумав для каждого его собственную, неповторимую ложь. Его любимая легенда о мини-катапульте и дельтаплане с изменяемой геометрией крыла. На такой штуке можно приземлиться прямо в секретном архиве, минуя стены и охрану.
— Доброе утро. — Все огоньки продолжают исправно мигать.
— Габриаль, — говорит Кристиана, ее голос перекатывается и плывет — Габриаль в жизни своей не слышал ничего более нежного, — как ты там, малыш?
— Привет, просто прекрасно, — отвечает Габриаль. — Все просто замечательно и клево. Никогда не видел столько монахинь. Они ищут людей, чьим единственным занятием является доказательство чудес. Чтобы стать святым, надо набрать два чуда и одно доброе деяние. Здесь для этого дела есть целый комитет.
— За это хорошо платят?
— Не знаю, — говорит Габриаль, — но могу заверить тебя, что взятки здесь берут очень и очень крутые.
— Вы все еще не отступились?
— Разве можно остановить разогнавшийся товарный состав? — Габриаль закуривает сигарету. — Расскажи мне что-нибудь, Кристиана.
— Хорошо.
— Как поживает мой друг Иония?
— Почему бы тебе не спросить об этом у него самого? — В трубке раздается шорох, потом Иония берет трубку.
— Габриаль.
— Иония Прыгун, я скучаю по тебе.
В голосе Габриаля появилось что-то скрытное и обманчивое, чего Иония не замечал раньше.
— Вы продолжаете это дело?
— Знаешь, что я тебе скажу, я бы с большим удовольствием покатался на лыжах.
— Так почему не катаешься?
— Иония, — отвечает Габриаль, — ты все еще болтаешься по миру и ищешь шестьдесят пятую гексаграмму «И Цзин»?
— Играю в уголки, — говорит Иония. — А ты все еще болтаешься по миру в поисках своей кожи?
— Если тебя послушать, то получается, что мы оба — полные идиоты.
— Зато мило проводим время.
— На днях я был в Сикстинской капелле, — вспоминает Габриаль. — На потолке изображена история Иудеи. Как можно нарисовать двадцати вековую историю на каком-то паршивом потолке? Мне стало грустно, но я кое-что понял насчет истории. Либо ты находишься вне ее, или забираешься внутрь и медленно проползаешь ее из конца в конец.
— Ради этого стоит умереть?
— Липучке никто не дал выбрать.
— Да, никто.
— Ты знаешь, когда я сказал «да» — я имею в виду Колорадо, — то я сделал это только потому, что хотел что-то изменить. Я больше узнал о Канторе, я научил этого мальчика забираться на скалы, за мной охотился священник, и когда все это закончится, то, может быть, я расквитаюсь за смерть.