Бар ветхий и старый, держится на ностальгических воспоминаниях, запахе опилок и латунных плевательницах. По углам расставлены бочки, а на стенах развешены завоеванные на родео призы. Кофе наливают в разномастные кружки, на донышках некоторых из них чернилами написаны имена. Те же имена написаны на липкой ленте, куски которой наклеены на стене за стойкой бара. Над кусками ленты из стены выступают короткие колышки. На одних висят кружки, другие — пустые — вызывающе смотрят в пространство. Очень похоже на список гостей.
Он смотрит на дверь бара, когда в зале появляется отец Иодзи Амо, член суда присяжных. Внимание мальчика привлекает звук тяжелых шагов, внезапный порыв ветра или еще что-то. Сегодня Амо не похож на святого отца, на нем нет сутаны, и он ничем не отличается от других. Скорее он похож на человека, вырубленного из мачты парусника, потрепанного всеми ураганами всех океанов. Волосы черные как ночь и узкие восточные глаза. Тело его имеет странный изгиб; когда он идет, подавшись вперед, кажется, будто каждому его движению мешает что-то огромное и невидимое, которое Амо приходится постоянно отталкивать.
Амо входит в бар и направляется к стойке. Подойдя к ней, он победоносным жестом вскидывает вверх расставленные в форме V пальцы, длинные, чисто вымытые пальцы с матовыми ногтевыми лунками.
— Два глотка виски.
Он окидывает взглядом помещение, пока бармен наливает спиртное.
— И, пожалуйста, кофе.
Он расплачивается, берет со стойки стаканы и садится за стол рядом с мальчиком. С мокрых волос вода медленно стекает на лицо Амо.
— Найдется у вас какая-нибудь салфетка?
Бармен дает ему лоскут сухой материи. Амо ерошит волосы, протирает брови и лоб круговыми движениями, словно полирует серебряное блюдо. Он одет в шерстяные брюки и шерстяной рыбацкий свитер — и то, и другое черное, пропитанное насквозь водой. Он выжимает воду из протертых локтей и неуклюже притоптывает подошвами ботинок. На лице его появляется странная улыбка.
— Спасибо, — говорит он и бросает мокрую тряпицу на стойку.
Он смотрит на стаканы с виски с таким удивлением, словно недоумевает, как они сюда попали.
— На-ка, — говорит он, придвигая один из стаканов мальчику, — очень хорошо прогоняет озноб.
Мальчик неуверенно оглядывается, но никто, кроме него, кажется, даже не заметил появления незнакомца.
— Вы меня угощаете?
— Терпеть не могу пить в одиночку.
— Спасибо.
Кивок головы, скорее тире, чем точка. Прядь волос падает на лицо, она светлее, чем волосы на темени, и не замочена дождем. Он поднимает руку, чтобы смахнуть волосы со лба — или это привычный стереотипный жест? — этого мальчик пока не понял. Он не отрываясь смотрит в глаза незнакомому человеку.
— Иодзи Амо.
— Очень приятно познакомиться.
— Ветеран войск спецназа, участвовал в операциях в оккупированной части Германии, в Джибути, Джакарте, в Нью-Йоркской публичной, в Конгрессе и в степях Киргизии.
Та же странная улыбка. У него тонкие зубы, или они только кажутся тонкими, словно их отполировали и ошкурили постоянные улыбки.
— Список впечатляет.
— Да уж.
— Нью-Йоркская публичная?
— Библиотека и еще библиотека Конгресса, проклятые места. Хуже, чем на войне, правда, комаров меньше.
— У вас должны быть визитные карточки.
— Были, но все кончились.
Амо стремительно подносит руку ко рту и неуловимым движением бросает виски себе в глотку.
— Придумал себе имя? — спрашивает Амо.
— Придумал — что?
— Имя.
Некоторое время мальчик молчит, взгляд его блуждает по кофейным чашкам, он взвешивает возможные ответы, потом отрицательно качает головой. Он продолжает механически совершать это движение, слыша свой ставший вдруг чужим голос:
— Не-а.
Казалось бы, невелико решение, но только сейчас он впервые подумал о нем. По рукам поползли мурашки, тело стало невесомым. Таково, подумалось ему, ощущение свободы, секунды, за которую решается судьба.
Амо стучит по столешнице, снова виден длинный палец. Звук приглушенный, едва слышный.
— Ну что же, неплохо. Чувствуешь, что перестал быть прежней личностью, во всяком случае — сейчас.
Мальчик глотает виски. Оно проникает во все поры, режет язык и сушит горло, ничего необычного, виски всегда так действует на него, одинокого путника в жаркой пустыне. Правда, раньше ему никогда не приходилось пить в такую рань.