32
Согнувшись, Койот переминается с ноги на ногу в темном коридоре. На плечи накинуто длинное, свисающее до пола, черное одеяло, в которое он зябко кутается. Под босыми ногами поскрипывает холодный пол. Раннее утро, переплет окна четко вырисовывается на фоне луны, не спрятавшейся еще за горизонт. Снаружи раздается натужный хрип мотора, прерывая разговор.
— Что это было? — Койот приподнимается на цыпочки, слушая, как ему что-то повторяют по телефону. Короткий стук положенной на рычаг трубки.
— Все дело в чернилах, — говорит Койот, таинственным образом изгибая брови под невероятным углом, — это, кажется, очень редкая разновидность.
Анхель и Амо сидят в гостиной, перед ними чашки кофе и в центре стола — гора пончиков. На Амо халат из пышного бархата. Как ни старается Анхель, он не может смотреть на Амо, а видеть человека, обожающего пончики. Анхель по-прежнему думает, что Амо может обожать только битвы, быструю автомобильную езду и рассказы о кораблекрушениях.
Два вечера назад Амо водил их в старый матросский подвальчик за Кэндлстик-парком, в замызганный бар с паршивой кухней. Там были только двое бледнолицых — Анхель и Койот. Правда, это никого не волновало. Истории о рыболовных приключениях и смелых проходах в Малаккском проливе, о кораблях-призраках на Великих озерах и Амо, угощавший народ выпивкой и подначивавший всех и каждого. Это были моряки, почти сплошь пираты, они обошли весь белый свет и видели массу всяких диковин и даже иногда белых людей. Койот провел весь вечер в углу, облокотившись на стойку и задумчиво жуя сигару. Этот человек хорошо знал, когда надо молчать. Анхель понял, что большая часть этих людей, вероятно, работала на Койота, хотя никто из них и не знал его лично.
— Для того чтобы получить такой цвет, нужно смешать тридцать девять ингредиентов, а цель только одна — если считать наше письмо целью. Эти чернила используют для восстановления палимпсестов.
— Палимпсестов? — Анхель глазами ищет словарь.
Койот протягивает руку к стопке книг, лежащих на столе, выдергивает оттуда толстый словарь и некоторое время взвешивает его на руке. Он бросает словарь Анхелю, и тот находит соответствующую статью. «Палимпсест, существительное. Пергамент или иной текст, знаки которого частично или полностью удалены для того, чтобы освободить место для другого текста».
— Дурацкий твой словарь. — Койот зло округляет глаза. — В палимпсесте видны все предыдущие тексты, все, что когда-либо было написано на этом куске пергамента. Это видимая история.
— Так в чем же суть? — спрашивает Анхель.
— Суть заключается в том, что есть очень трудные для восстановления тексты. Это очень редкое и ценное искусство, особая форма реставрации древностей, но оно намного более тонкое, чем ты можешь себе представить. Самое трудное — подобрать цвет чернил. Если ты начнешь вставлять буквы чернилами неверного цвета или чернилами, которые активно реагируют с материалом пергамента, то все будет кончено. Кто бы ни был наш иезуит, его внимание к деталям поражает. Среди прочего этот особенный цвет чернил лучше всего работает на рукописях, записанных в засушливом климате и хранившихся на протяжении около пятисот лет.
— Каких пятисот лет? — Кажется, Анхель вдруг стал прямее и выше ростом.
— Пятьсот лет до рождения Христа.
— Время трона, — смеется Амо.
— Что это значит?
— Долгое засушливое время, — говорит Амо, собрав дугообразные морщины на лбу. — Это обстоятельство и сделало Сефер ха-Завиот такой уникальной. Когда ее писали, на свете не было ничего подобного. Одним из фундаментальных вопросов еврейского мистицизма — как Бог выглядел на троне? Этот культ называют мистицизмом меркавы: поклонением трону. Трон существовал до акта Творения и содержит все аспекты самого Творения.
— Книга Еноха, — добавляет Койот, улыбаясь самому себе.
— Ты разобрался в этом фиаско? — недоверчиво глядя на Койота, спрашивает Амо.
— Это фиаско — довольно тонкая работа.