— Хуже?
— Он думает, что он — избранный.
— Это и в самом деле хуже, — соглашается Анхель.
— Скажи Койоту, что русский передает ему привет.
Эту заключительную фразу он произносит уже в спину уходящему Анхелю, и когда тот оборачивается, то к своему тихому изумлению видит, что ни человека, ни его большого пальто уже не видно.
— Эгей, Койот, я встретил твоего друга, он передает тебе привет.
Анхель стоит в неярком свете прихожей и стаскивает с ног ботинки. Сквозь щель, оставленную приоткрытой дверью, он видит Габриаля, стоящего у доски, покрытой уравнениями. Его брюки измазаны мелом. Койот читает в гостиной, сидя в большом кресле, сильный свет пляшет в его серебряных кудрях, у ног — стакан с виски.
— Что за друг? — спрашивает он, не отрывая глаз от книги.
— Русский.
Лицо Койота приобретает отстраненное, нейтральное выражение, он медленно поднимает голову и не отрываясь смотрит на Анхеля.
— Ты встретил русского, — говорит он не столько Анхелю, сколько самому себе, — и ты еще жив.
Анхель уже привык ничему не удивляться.
— Он благословил нас, то есть они благословили…
— Значит, слухи верны, — перебивает его Койот.
— Какие слухи?
— О мистической защите… или… не знаю, как это назвать. Теперь они выступают под акронимом, поговаривают, что там заправляют отколовшиеся когда-то рыцари храма, и у них есть связи с иезуитами.
— Мне показалось, что он еврей.
— Он действительно еврей, но это не имеет никакого значения, потому что в такой близости от источника все смешивается.
Койот подходит к батарее бутылок и стаканов, стоящих на столе, и наливает в один из них Анхелю на три пальца оркнейского виски. Жалкая противная дрянь.
— Его считают самым великим отравителем двадцатого века, он учился у человека, которого называли Тысячью Пальцев, — говорили, что лучшим был именно он, и никто не знал его настоящего имени. Тысяча Пальцев смерти. Он был велик в своем терпении. Говорили, что Гитлер протянул на этом свете так долго только потому, что Русский и Тысяча Пальцев заблудились в дебрях Амазонки на последней стадии обучения Русского, которое длилось всю войну. Он работал в Европе, Азии, Африке — я встречался с ним раз десять. Иногда он использовал меня как поставщика. Я мог достать в Южной Америке такие растения, которые никто больше не мог добыть. Однажды мы имели с ним дело в Стамбуле. Пена знала его, видимо, только поэтому он оставил тебя в живых, но в этом я не уверен. Пятнадцать лет назад он отошел от дел, лучше сказать, просто исчез. Ходили слухи, что его завербовали ищейки из Общества, но сегодня я услышал о нем впервые за много лет.
В промежутках между словами Койота Анхель слышит заклинания Амо на втором этаже. Медленное еврейское песнопение, древние слова, одержимость. Неужели во время перелета в Италию ему придется сидеть рядом с Амо?
— Завтра, когда встретишься с Луиджи, не говори ему о Русском, — предупреждает Койот.
— Почему? — спрашивает Анхель, стараясь забыть о существовании Амо.
— Много лет назад Русский убил его брата.
— За что?
— Большая часть семьи русского погибла во время Второй мировой войны. Он родился в одном из городов, захваченных немцами.
— Брат Луиджи был нацистом? — спрашивает Анхель.
— Нет, брат Луиджи был летчиком, как и сам Луиджи, и, кроме того, добрым моряком, и, как говорят некоторые, очень порядочным человеком. Но он помогал переправлять нацистов в Аргентину после войны. Он совершил два рейса. Как ты уже заметил, Русский — еврей. После первой поездки он предупредил брата Луиджи, но тот воспринял эти слова как оскорбление и отправился в следующий рейс. Посреди дороги члены экипажа начали один за другим умирать, оставив брата Луиджи одного в центре Атлантики на стосемидесятифутовом судне, которым должны управлять не меньше десяти человек. Судно захватило северным течением, и оно пропало.
Анхель молчит, не произнося ни слова, он лишь кивает головой, уже обретя способность спокойно воспринимать заведомо невозможные вещи. Габриаль перестал заниматься своими математическими головоломками и входит в гостиную. Он останавливается в тени дверного проема и слушает окончание рассказа Койота. Такова его судьба — всегда быть заключительной частью любого конца.
41
Внизу, у причала, царит полное затишье, никаких сборищ, никаких толп, никаких прогулок; только несколько твердолобых рыбаков возятся у лодок в дальнем конце пирса. Место это ничем не примечательно, если не считать его дальнего места в сцеплении медленно вращающихся шестеренок мировой истории. Не стоит напрягать внимание, это один из транзитных пунктов, промежуточная станция, которую отмечают только на самых крупномасштабных картах, — это не путь, это лишь малозаметная веха.