– О том скажи, как вы, разбойники, посла турецкого убили! Чьих рук то дело было – Старого? Твоих? Ивана Каторжного или кого?
– Всем войском, в полном всех согласии, приговорили и убили до смерти! – ответил, не колеблясь, Татаринов.
Царь, помолчав, спросил:
– А водится ли то меж государями?
– Меж государями, – отвечал Татаринов, глядя в глаза царю, – не водится.
– Не водится? – спросил царь, приподнимая голову. – А на Дону?
– Господь помог, убили! – ответил атаман и тоже вскинул голову.
– Господь помог?! – Царь встал, тихо откашлялся. Глядит на атамана, пытая его совесть.
А атаман, бывалая головушка, совесть царя пытал. Когда ж пытать ее, как не в такое время? Глаза царя мутнели и туманились, а глаза Татаринова все больше разгорались. Царь сказал:
– Из-за того война пойдет с султаном! Идолы!.. Как крепость брали? Говори!
Татаринов начал рассказывать:
– Подкопами! Клали в подкопы порох. Порох пожгли. На стены лезли. Крепость забрали мы умом да храбростью. Легло людей немало. Можно ли, нельзя ли – пришли да взяли…
– А устоите ли? – спросил государь, несколько смягчившись. – Сколько теперь в Азове казаков?
– Донских казаков у нас будет тысяч десять. Да запорожских черкас тысяч десять.
– А есть ли у вас хлебные и пушечные запасы, зелье, свинец, ядра? Где нынче кочуют ногайские мурзы со своими улусными людьми?
– Ядер пушечных и всякого ружья в Азове много; а зелья, и свинцу, и хлебных запасов нет нисколько. И кормимся мы рыбой да зверьем промышляем. А то, что нам прислал ты, великий государь, со Степаном Чириковым и с Иваном Каторжным, зелье, да свинец, да другие запасы, – все изошло. Стены худые в крепости заделали, проломанные места починили… А мурзы ногайские почали быть с нами в дружбе и по нашему указу кочуют ныне без страха и склоняются под твою государеву руку.
Государь вздохнул, помолчал и опять спросил:
– А куда ж подевались письма, которые были при турском после?
– Великий государь! – еще смелее сказал Татаринов. – А были ли какие письма у Фомы, мы то не ведаем. И где он те письма ухоронил, мы не дознались. И на Дону, и в Азове мы о них ничего не слыхали. И никому из нас про то не ведомо. Он ведь, Фома, пройдоха и лазутчик был не из простых…
– Если солжешь, – сказал царь, – то лжу твою, Татаринов, и пепел твой пущу из пушки по ветру! Ты слышишь?
Татаринов сказал, не дрогнув голосом:
– На лже мы не родились, государь! Ежели сыщутся те грамоты – пришлем тебе, не медля часу.
Царь сдвинул брови.
– А запорожские черкасы не хотят ли с вами разодраться или какого сделать дурна? Живете ли в мире?
– Живем мы в мире… А в нынешнем году стычка некая была, в Филиппов пост. Атаманишка Петро Матьяш учал бунтовать. Хотел было половину Азова-крепости себе забрать. Не вышло дело. Сами же черкасы на то согласия не дали, со стены его, Матьяша, в Дон кинули. Азова-города сдавать мы никому не будем! Помрем все до единого человека, но не покинем крепость. Ту крепость, государь, мы взяли ценою нашей крови. И ежели наши головы ты, государь, снимешь, то и тогда донские казаки Азова никому не отдадут. Сказал тебе без лжи.
Царь встал и зло взглянул в горячие глаза Татаринова.
– Не отдадите той крепости? – повышая голос, спросил он.
– Не отдадим, – повторил Татаринов твердо, нахмурив лоб и сдвинув брови.
– Разбойники! Вы завели там государство с беспутными порядками! Ослушники вы царской воли!
– Великий государь! – сжимая рукой шапку, сказал Татаринов. – Да нам то государство есть русская земля!
– А я-то кто для вас?
– А ты для нас царь русский, великий государь!
– Замолчи! Ты лжу всю высказал царю-государю! Азов забрали самочинно. Фому убили! С султаном, с крымским ханом меня ссорите, к войне вплотную придвинули. Вестей не посылали. Степана сажали в яму, голодом морили, в цепях держали. Ироды! Я повелю казнить вас! Лжу говорил мне Каторжный! Лжу говорил Старой, придя из Белоозера! Лжу говорил Наум Васильев! И ты мне молвишь лжу!..
Царь, словно бичом, хлестал Татаринова словами. Атаман молчал, теребя шапку.
Задрожав всем телом, царь крикнул на всю палату:
– За вашу лжу безбожную, за ваши дерзости царю Руси и боярам, за ваше воровство и подлые разбои – сколько приехало к Москве, всех вас я повелю казнить!
Татаринов расправил гордо плечи.
– Грех будет на тебе! – сказал он, глянув на иконы. – На мне, как видишь, государь, тобой жалованное платье. Казнишь меня – казнишь себя! Помилуешь меня – помилуешь себя!.. Нам все едино! Все дело наше идет на пользу государству! Но помни: не мы лжем, а султан. Ты тщетно вверился султану, послам его. Велел бы лучше дать нам свинец и ядра. Велел бы порох дать. Велел бы хлеб нам дать и ружья новые… Добытое кровью нашей взял бы себе – на вотчину. Без лжи я говорю! А не возьмешь ту вотчину себе – не будет счастья твоим детям: ни Алексею, наследнику прямому, ни меньшому – Ивану, ни дочери твоей Ириньице!..
Слова Татаринова неожиданно сломили волю царскую. Царь в изнеможении опустился в кресло.
– О господи! – шептал он. – Ну, вразуми несчастного. Ну, повели обресть мне мужество, вдохни мне силы… С кем мне совет держать? Помилуй и спаси!
Дверь отворилась, вошел без зова пристав Савва Языков. Видно, он стоял за дверью и подслушивал.
– Великий государь, – вмешался он без спросу. – Вели казнить Татаринова и воров-казаков…
– Повремени, – слабым голосом остановил его царь. – Позови ко мне князя Пожарского. Он где-то здесь…
– Пожарского? – переспросил Языков, не веря ушам своим.
– Зови Пожарского! – резко повторил царь.
Савва исчез. «Что-то будет?» – думал Татаринов.
Вскоре вошел князь Пожарский.
Увидев князя, царь встрепенулся.
– Димитрий Михайлович! – сказал он ласково. – Ты мне будь советчиком верным, честным… Порассуди! Ты лучше многих знаешь, как поступить мне в таком трудном деле… Как поступить с Азовом-крепостью? Казнить ли атаманов или помиловать? Вернуть ли крепость турскому султану или оставить за собой?.. Скажи мне, князь!
– Великий государь! – ответил князь Пожарский. – Не знаю, что сказать. В моих советах ты ране не нуждался. Советчик я худой. Мне ведомо, что все бояре приближенные думают иначе и государь склоняется к боярам родовитым и знатнейшим. Мой же род, как всем то ведомо, незнатный и непригожий для суждения. Сплелось тут разномыслии всяких тьма, а пользы в том отечеству нет никакой… Ты лучше бы спросил совета у Салтыковых, которых так ласково и милостиво приблизил после ссылки…
Глаза Пожарского были чисты, ясны, и голос его звучал без колебаний, спокойно, твердо.
Широкоплечий и мужественный, князь Пожарский держал себя в палате царской с достоинством. Он был уже не молод: ему шел шестой десяток лет. Курчавые волосы на висках покрылись серебром, недлинные усы свисали книзу и тоже серебрились, как и короткая бородка. Высокий ровный лоб был без морщинок.
И снова молвил царь:
– Я жду совета твоего. Ты стоял крепко и непоколебимо, без всякой шаткости за наше государство! Ты спас мне жизнь и матушке моей!
– Уволь меня, великий государь, – ответил Пожарский. – Решай, как бог тебе подскажет, но то не забывай, что Русь сильна, пока живет народ!
Но царь сказал настойчиво:
– Поведай мне, как поступить нам в сем деле, наиважнейшем для всей отчизны нашей.
– Великий государь! – сказал тогда Пожарский. – Я вижу твое платье царское на атамане. Ты, знать, пожаловал посла от Дона, – так не казни, а вознаграждай дальше. Донцы ведь за тебя пролили под Кремлем немало крови. И ныне под Азовом – за тебя же! Пожалуй их новым твоим царским знаменем!
Татаринов словно огнем зажегся. А князь продолжал:
– Пожалуй казаков донских и атаманов свинцом да порохом. Пожалуй их, как прежде жаловал, казною царской. Вели склонять ногайцев под твою руку государеву. Вели купцам на Дон ездить без задержек, беспошлинно, и хлеб возить, и всякие товары продавать по ценам сходным. Вели им, казакам, давать отпор и туркам, и татарам. Вели им, атаманам и казакам, жить с запорожцами в ладу и в крепкой дружбе. Пожалуй, государь, их всемилостивейше наградами…