Обнажив клыки, вампир метнулся к Альфреду, заставив того отшатнуться назад. Подошвы его сапог, протертые почти до дыр, не были рассчитаны на подобные маневры, поэтому молодой ученый оступился и, как часто случается при потере равновесия, постарался ухватится за что-нибудь. В данном случае цепляться можно было лишь за то, что уже находилось у руках — а именно за пистолет. Когда Альфред буквально рванул на себя курок, прогремел долгожданный выстрел, за которым, вопреки наметившейся тенденции, не последовало пернатой жертвы.
Почувствовав жжение в левой стороне груди, Герберт прикоснулся к рубашке, посмотрел на пальцы. С них стекала кровь. Вампир печально покачал головой. Если бы в этот момент его попросили сформулировать главный принцип дуэли, он сообщил бы следующее — «Надевайте на поединок лишь то, что потом выбросить не жалко.» Зря он выбрал именно эту рубашку, ведь отстирать кровь с шелка ой как непросто. Да и штопать придется. Хотя это уже не его забота, замок теперь полон прислуги.
— Прощай, как говорится, жестокий мир! — трагически заломив брови, прошептал виконт и рухнул на снег. Затем постарался улечься поудобнее, пригладил волосы, иначе не получится завить их перед Балом, расстегнул две верхние пуговицы на рубашке и художественно раскинул руки, дабы походить на мертвого древнегреческого героя. Сам Герберт не мог оценить своих стараний, ибо прикрыл глаза, но нужно заметить, что выглядел он очень убедительно. Даже опытный опоссум прицокнул бы языком от восторга.
Так следовало лежать, пока герой с героиней не поцелуются над прахом злодея и, трепетно держась за руки, не уйдут по мощеной дороге, ведущей прямиком в прекрасное будущее. Все будут счастливы, за исключением отрицательных персонажей, чьи страдания и служат залогом хорошего конца. Герберт стиснул зубы. Главное не разрыдаться, иначе можно все испортить. Кроме того, ресницы слипнуться на морозе, и расцепить их будет непросто. Меньше всего виконту хотелось, чтобы его веки даже отдаленно напоминали те, что принадлежали гостю из Малороссии, посетившему их замок лет сотню назад. Даже Эржбета, повидавшая всякое, потеряла сознание, как только пожилой жуир шаловливо ей подмигнул.
Но мысли Герберта были грубо прерваны, когда кто-то встряхнул его за плечи. По окончанию этой попытки вернуть виконта в мир живых, кто-то попытался прощупать у него пульс, наивно полагая, что пульс находится на локтевом сгибе. После виконт почувствовал, что ему за шиворот засунули пригоршню снега.
«Нет, ну какая наглость! — раздраженно подумал вампир, старательно игнорируя снег, который и не думал таять. — Да уймитесь вы наконец! Все, злодей повержен, занавес, все расходятся пьянствовать по гримеркам. Пожалуй, стоило язык высунуть для пущей убедительности.»
В окружающей среде продолжали происходить метаморфозы. Сначала на лицо Герберту капнуло что-то горячее, и еще раз, а затем уже раздались всхлипы, грозившие перерасти в вопли и скрежет зубовный. Первая догадка виконта, что Альфред и Сара расплакались от облегчения, вскоре показалась ему неверной, потому что от никто не плачет от радости с такими завываниями. Разве что это очень большая радость. Например, решение женского вопроса. Но поскольку в последнее время ничего настолько серьезного не происходило, виконт напряг слух, стараясь разобрать слова в бессвязном причитании.
— Этого не должно было случится! Что же я натворил… хлюп…Виконт, ну пожалуйста, откройте глаза… Я совсем этого не хотел… Говорят, что после смерти душа не сразу отлетает от тела, но это у людей. Даже не знаю, есть ли у немертвых душа, но если есть, может, вы еще слышите меня? Просто я хотел сказать… тогда в ванной вы меня очень испугали, но… хлюп… на самом деле… хлюхлюп… никто прежде не спрашивал как я себя чувствую, потому что никому нет дела, болен я или нет. И на танцы меня никто не приглашал, потому что все автоматически считают, что я не умею танцевать… хлюп…Ну очнитесь же вы! Так нечестно! Сначала вы отняли у меня невесту, а теперь отнимаете себя самого!…. хлюп…
Альфред продолжал рыдать, как баньши за чтением сентиментального романа. Чем дольше вампир вслушивался в эти стоны, тем яснее осознавал, что все его страдания — включая испорченную рубашку, мокрые волосы и снег за пазухой — с избытком окупились той тризной, которую устроил по нему Альфред. По сравнению с его словами, даже речь Ромео в склепе Джульетты показалась бы верхом равнодушия!