Я хочу совершить подвиг…»
Знакомо, да? Лет в 15 все так думают. Кто-то и раньше, кто-то и позже. Не знаю, почему, но это ко мне вернулось. Вот так вдруг.
Я думал, я из этого вырос, как из коротких штанишек… а вот и нет…
И такая тоска, нешуточная, безысходная… Я ведь даже рассказать не могу никому, что меня тревожит. Любой взрослый человек посмеется надо мной и моими мыслями. А мир, который я видел во сне, в лучшем случае сочтут за удачную выдумку, списав все на мою неуемную фантазию, которая раньше творила тааааакие миры в пустой трехмерности!..
…Мне казалось, все эти тринадцать лет я спал. Мертвым беспробудным сном. Я не жил, я существовал. Мне было спокойно, и ничто не грызло душу, как сейчас…
А почему тринадцать лет… да потому что та книжка, которую я все эти два дня силился найти в кладовке, отвесила мне тогда звонкую пощечину, такую, что заставила меня проснуться и посмотреть по сторонам. Я и мир-то свой собственный увидел словно впервые…
Вот потому я и хотел ее найти… Слишком уж похоже это состояние — неопределенности, отчаянного поиска хоть какого-то смысла, хоть какой-то цели — на то, что было со мной тринадцать лет назад… Тогда я тоже рвался куда-то, в какую-то свою высь, в какое-то свое небо. Открытое небо. Будто до этого я жил под колпаком в беспамятстве и черноте…
Эта книга казалась мне ответом на все мои вопросы. Мне казалось, я жить спокойно не могу, если не найду ее…
Шуру беспокоило мое непонятное поведение. А иногда срывающиеся с моего языка реплики о смысле жизни и параллельности миров приводили ее в ужас… Она никогда не знала меня таким! Конечно, тогда ее испуг понятен. Мы всегда пугаемся, когда что-то или кто-то резко и неожиданно меняется…
Держу пари, она искала всему этому простых и понятных объяснений. И ей было проще поверить, что я себе кого-то завел, чем что мне просто осточертело растительное существование…
Мы начали ссориться…
А дни становились все длиннее… Как в детстве. Два дня показались мне вечностью. Вечностью, заполненной поиском и плясками взбесившихся чувств и мыслей, и еще — ожиданием…
Глава двадцать пятая. Небо, полное звезд…
Звезды отражались в оплавленном стекле. Небольшой сиреневый ореол вокруг каждой… и вокруг Луны тоже… Миражи атмосферы, где до сих пор витают воспоминания войны…
Через все море тянулась серебристая лунная дорожка… и с моря дул холодный ветер…
…Мих звезд почти не видел. Для него небо было по большей части черным. Только иногда уголок глаза выхватывал какую-нибудь особо крупную звезду…
Дар же, ему за зависть, стоял, задрав голову к небесам, и смотрел, различая что-то наверняка прекрасное и удивительное в ночном небе…
— Что делаешь? — спросил Мих, не ответа ради, а просто чтобы объявить о своем присутствии.
— Звезды смотрю, — ответил Дар и стал разминать затекшую шею.
— Я бы тоже хотел, — вздохнул Мих.
— Смотри моими глазами, — Дар сказал это так просто, как будто это была полная ерунда, и снова уставился на черное небо.
Мих, молчаливый, как радикс, подошел к Дару, положил руку ему на плечо и закрыл глаза.
— А они красивые… — сказал вдруг сын Ива… — и как их много!!!
Нефью и Рая наблюдали, как наблюдают голодные хищники…
— Он видит, — сказал Нефью. — Твой ученик видит.
— Да, — отозвалась Рая. Встреча с морским народом что-то перевернула в них. Думаю, мы им больше не нужны.
— Нужны, — возразил Неф. — Не учить, так направлять…
Ив и Рон жгли костер. Такое время сейчас, что можно, не боясь ничего, жечь ночью костер на открытом месте. Мир изменился так резко… с исчезновением Ройхо-Влада… просто Влада…
— Идем в Храм? — спросил Ив.
— Да. Мы должны догнать парад, пока не поздно.
— Зачем?
— Потому что наши мальчишки тоже идут за парадом.
— Эххх… — Ив махнул рукой, отчаявшись что-то понять.
— Он возвращается, — сказала Рон, глядя в звездное небо. — Он не должен, не может, но он возвращается…
— Влад… — такая чуткость со стороны Ива была неожиданностью.
— Да, Влад, — кивнула Рон. — Он ведь не просто умер. Он ушел насовсем. И я не смогла его удержать.
— Теперь ты не можешь сказать, что у тебя никто не умирал…
— Не могу. Я проиграла ту битву. Хотя, стоит ли говорить о битве… силы были слишком неравны.
— Чьи силы?