Медь, латунь, доложу вам, батенька, это не самый лучший материал для гильзы. Это, в первую очередь дорого, а, во-вторых, плохо для самого стрелка. Медь очень мягкий металл, поэтому случаи застревания гильзы в стволе после каждого второго выстрела, явление отнюдь не редкое для подобного уровня развития оружейного производства.
Надо, батенька, подбирать сплав. Лучше всего стальной. А для этого надо особое производство налаживать. Лаки особые, защитные. И для таких исследований нужна уже не моя маленькая, можно сказать, домашняя лаборатория. Это должен быть большой, оснащённый всяческим оборудованием цех, вплоть до нескольких сталеплавильных печей. Завод нужен, настоящий патронный завод, если уж не лукавить перед самим собой.
Надоело. Одно тянет за собой другое. Другое — третье. Третье — четвёртое. И так до бесконечности. И на всё нужны деньги, деньги, деньги.
Нужен серьёзный завод, Корней. А такого завода то у нас до сих пор как такового и нет, Так, — профессор с задумчивым видом покрутил пальцами у виска. — Что-то есть у сталеваров. Что-то у братьев Трошиных. Что-то у Марка. Стоит там-сям пара, тройка амбаров за низкой оградой, где десяток, другой умельцев ради собственного интереса делают что пожелают.
За наш счёт, между прочим, — сердито проворчал профессор. — Лампу бензиновую — обязательно высокохудожественное произведение искусства. Биноклю, с мутным стеклом, но отделанную так, что хоть завтра на художественную выставку посылай.
Желают наши мастера только собственными руками творить. И это у них великолепно получается. Возьми те же бинокли, что они делают. Произведение искусства, не меньше. А оптические прицелы для арбалетов — игрушка. Залюбуешься. Только вот не видно в них ни хрена, — тут же сердито проворчал он. — Но это уже не они. Это уже как бы Марка проблема.
У нас же никто так до сих и не озаботился, чтобы сделать им цех нормальный. Чтоб собрать всех в одном месте. Чтоб действительно, какой-нибудь инструментальный заводик построить. Как привыкли, так и работают, как бы каждый в своей кузне.
— Вечер уже.
— Что?
Профессор, вздрогнув от неожиданности, даже привстал со своего места, недоумённо оглядываясь вокруг, с растерянным видом ища то, о чём только что, говорил Корней.
— Тьфу ты, — тихо рассмеялся он, поняв, что плохо расслышал. — А я то думал, что ты мне что-то показать хочешь.
— Вечер, профессор.
Корней, откинувшись на лежащую сзади плаху, используемую всеми как спинка для бревна, на котором они сидели, с мечтательно задумчивым взглядом смотрел на закат и, по всей видимости, давно уже не обращал внимания на то, о чём ему твердил профессор.
— Пока мы тут с тобой сидели, трепались, вечер уже наступил, — тихо пояснил он, не поворачивая головы к профессору.
Закинув руки за голову и сцепив их замком на затылке, он с всё тем же мечтательно задумчивым выражением на лице молча смотрел на закат.
— А если их со сталеварами свести? — не поворачиваясь к нему, неожиданно поинтересовался он.
— Не поедут, — обречённо отмахнулся от него профессор. — У них с теми ребятами какие-то свои нелады. Не поделили что-то, вот теперь и дуются друг на друга.
— Как же они работают?
— Так и работают. Заняли два сарая на складах, что возле твоей крепости, там, где мы ещё с зимы понастроили амбары под всяческие хранилища. Так там и кукуют. Им хорошо, рядом с городом, да и нам спокойнее, всё же крепость рядом.
Господи! — с тоской протянул профессор, глядя на заходящее солнце и появившиеся на поле косые тени. — Ну что за скотина этот Сидор. Чего он там застрял в этом Приморье, когда он здесь, кровь из носу, нужен.
— По-моему, мы оба знаем причину. Как ты догадываешься, причина этому, проживает сейчас в его землянке, у тебя под боком.
— Не любишь ты её, — тяжело вздохнув, повернулся к нему профессор.
— Любишь, не любишь, какое моё дело.
— Маня то зачем её в наши дела втягивает?
Профессор, вопросительно подняв бровь, вопросительно посмотрел на Корнея.
— Нравится она ей чем-то, — с оттенком лёгкого недоумения на лице, пожал плечами Корней. — Говорит, девка хорошая. Вот и тянет её в наши дела. Зря!
Хотя, жаль, конечно, что у них с Сидором ничего не получилось.
— Нравится, не нравится, а Сидора возвращать надо. А то он в этом своём Приморье окончательно застрянет. А! — профессор обречённо махнул рукой. — Вечер уже. Поехали домой! А то Маня, наверное, заждалась совсем. Забыл сказать, но это она меня собственно сюда к тебе и послала, чтобы посмотрел что с тобой не так.
Поднявшись с бревна, профессор с удовольствием потянулся, с хрустом разминая затёкшую спину, отряхнул брюки от налипшей на них несуществующей пыли и грустно добавил.
— Что-то меня последнее время в город не тянет, не охота даже домой возвращаться. Как ни уговариваю себя, а видеть лишний раз видеть эту девицу не хочется.
Пройдя мимо пустынных стен, где пара одиноких часовых лишь подчёркивала установившуюся здесь тишину, они свернули к конюшне и, забрав оттуда своих лошадей, теперь медленно ехали обратно в город, покачиваясь в сёдлах.
— Так всё никак к лошадям и не привыкну, — машинально пожаловался профессор, задумчиво глядя на виднеющиеся вдали стены города. — Мне бы машину, вездеходик какой-никакой. Или на худой конец мотоцикл. А то на старость лет привыкать к лошадям, это тяжело.
— Взял бы Сидоров цундап, или Димона? — удивлённо посмотрел на него Корней.
— Дороги хреновые, — тяжело вздохнул профессор. — Не по моим старческим силам.
— Так завёл бы коляску себе, как у Мани, — усмехнулся Корней, глянув на неуклюжую, скособоченную посадку профессора в седле, — и катался бы, горя не зная. Или вообще, завёл бы самоходную паровую повозку, если лошади не нравятся. Маня, как-то говорила о подобном. Кажется, паровоз, что ли, назывался?
Неожиданно кобыла, на которой ехал профессор, задрала хвост, и разразилась серией громких и отвратительно вонючих звуков.
Профессор, вздрогнув от неожиданности, растерянно посмотрел на Корнея, и виновато передёрнув плечами, открыл рот, собираясь что-то сказать. Но его сразу же перебил Корней.
— Во-во, — нахально ухмыляясь, весело оскалился он на совершенно смутившегося профессора. — Не можешь, старый, сделать порох, так вот этим пердячим паром ты из своего пулемёта и стрелять будешь.
Профессор, совершенно растерявшись, недоумённо посмотрел на него, оглянулся назад, растерянно глядя на задранный хвост кобылы и вываливающиеся на дорогу конские каштаны. Неожиданно звонко, от всей души он хлопнул себя по лбу.
— Ну, конечно! Как же я про это забыл! Что вы все упёрлись в этот порох! Есть ж пневматика!
— Правда, я в этом деле не большой дока, но если подумать, то ничего сложного в ней нет. Больше давление, дальше полёт пули, всего делов то, — весело протянул он, глядя на Корнея сумасшедшими от счастья глазами. — И ни одна зараза нам тут конкурентом не будет. Потому что дорого. Дороже чем порох.
— Во-во, — насмешливо перебил его Корней. — Будет у вас, профессор, не пулемёт, а взбзднолёт. Или коротко — взбздышек.
— Ладно, наплюй, — весело расхохотался он, махнув рукой на чего-то задумавшегося вдруг профессора. — Что-то мы с тобой отвлеклись не по делу. Ты мне лучше вот что скажи. Откуда у вас такая нелюбовь к баронессе? По-моему, она неплохо себя показала во время мятежа. Да и сейчас без дела не сидит, Маше серьёзно помогает. И если бы не она, ещё неизвестно куда бы дело повернулось с этим мятежом. Фактически именно ей мы обязаны разгромом набега.
— Так то оно так, — буркнул профессор. Корней своей трескотнёй сбивал его с какой-то упорно вертящейся в голове важной мысли, и он сердито посмотрел на него. — Только, если ты ещё не заметил, сам факт её присутствия в городе привёл к фактическому развалу всего того, что мы добились за последний год. Потрясающе, словно фурия, прям какая-то.
Сидор уехал, Димон уехал. До их отъезда всё прямо кипело, а как их не стало, так всё замерло и стало разваливаться. Какая-то пустота образовалась и неопределённость. Главное, появилась неопределённость. Деньги все мы просрали. Что делать дальше, чем заниматься — непонятно.